сластолюбивым и изнеженным владыкам, какими оказывались обычно султаны. Кутузов слышал от Пизани, что в соревнованиях на длину полета стрелы Селим послал свою стрелу так далеко, как никто и никогда не посылал. Она пролетела 889 метров. Красавец и богатырь, он не выказывал никакого интереса к женщинам, заставляя роптать красавиц в гареме, и находился под большим влиянием своей матери – валиде.

Новый султан намеревался произвести реформы на европейский лад и обуздать своевольных янычар. Но Блистательную Порту раздирали противоречия, которые угрожали ей разрушением. В Египте бунтовали мамелюки – милиция, набиравшаяся из христиан-невольников; в Алеппо возмущались янычары; наместник Багдада объявил себя независимым от султана; паши в Малой Азии своевольствовали и противились новым порядкам; волнения вспыхивали не раз и в самом Константинополе.

«Вряд ли Порта в таковых обстоятельствах решится воевать, – размышлял Кутузов. – Надобно будет воспользоваться ее несчастным положением. Но не угрожать, а доказывать пользу мира».

Подошедший в темноте Федор Кутузов тихо сказал:

– Михайла Ларионович! Било уже два пополуночи... А завтра у вас тяжелый день...

– Спасибо за напоминание, мой дружок. Спасибо, голубчик, – оторвался от своих дум посол. – Мне кажется, я нашел ключик к его величеству. Это мать султана – валиде.

Мать Селима III была еще не старая и очень чернявая женщина, быстрая в движениях и столь миниатюрная, что Кутузов, глядя на нее, невольно удивлялся, как могла она родить такого богатыря, каков был султан. Умная, веселая, приветливая, она от души смеялась, слушая забавные истории, которые рассказывал за столом Михаил Илларионович, мешая русские и турецкие слова.

Накануне Кутузов нанес официальный визит великому визирю в его огромном деревянном дворце Паша-Капусси. Капусси означало по-турецки «дверь» или по-французски «ла порт». Отсюда и произошло название Турции – Блистательная Порта...

«Честно сказать, блистательного во дворце визиря я ничего не усмотрел, – думал Михаил Илларионович, продолжая шутливый разговор с валиде. – Зато смешного и дикого для европейского глаза и уха нашел предостаточно...»

Кутузов подъехал к самому крыльцу, где встречен был главным драгоманом – переводчиком Порты Мурузи, а также чаушларом-эмини – интендантом корпуса стражи и чаушларом-кятиби – секретарем. К ним присоединился тешрифаджи – первый церемониймейстер. Они отвели посла в приемную залу.

Вступив в нее, Михаил Илларионович остановился, не видя великого визиря. Он знал, что по турецким обычаям великий визирь, как и все сановники, не может вставать с софы перед «неверным» и, желая вежливо принять высокого гостя, обыкновенно входил из другой комнаты. Перед тем как немусульманин, которому не хотят нанести обиды, входит в одну дверь, визирь, не нарушая своих обычаев и не оскорбляя своих предрассудков, быстро появляется в другой. Вот и теперь он тотчас показался из бокового прохода – маленький суетливый старичок-подагрик в расшитом золотом халате.

Пряча улыбку, Михаил Илларионович вручил визирю грамоту императрицы. Тот принял ее стоя и положил на подушку возле себя. Согласно этикету, посол и визирь сели одновременно: посол на поставленные для него кресла, а визирь на софу, в углу комнаты. Затем визирь через Мурузи приветствовал Кутузова, справившись о его здоровье. Исполнив длинные и необходимые учтивости, Михаил Илларионович сказал:

– Императрица желает твердо и ненарушимо содержать блаженный мир, заключенный между обоими государствами, и возобновленную дружбу с султаном. Ее величество не сомневается в похвальных, в миролюбивых его чувствованиях...

Затем он испросил скорее ходатайствовать ему аудиенцию у султана, чтобы подтвердить все это ему лично.

Великий визирь отвечал, что, со своей стороны, желая сохранить и утвердить блаженный мир, приложит к этой цели совершенное попечение и труд и что он ощущает истинное удовольствие в том, что выбор посла пал на особу, в коей обитают столь высокие способности, прилежание к общим интересам и коя отмечена следами мужества, выказанного на полях битв...

В обеденный час слуги принесли круглый серебряный столик и поставили перед визирем и Кутузовым. Дза арапчонка опустились на колени и положили визирю шитые шелком и золотом салфетки. Кутузову салфетки подали тоже, но без коленопреклонения.

Обед был из шестидесяти блюд, причем некоторые из них Кутузов нашел превосходными. Однако подавали все без разбору: супы следовали за вареньем, жаркое – за пирожным. Не было ни ножей, ни вилок, только к супам и соусам полагались маленькие черного дерева ложки, украшенные бриллиантами и кораллами. Для остальных блюд приходилось пользоваться пальцами, и едва Михаил Илларионович успевал взять щепотку, как блюдо исчезало. «Это напоминает сцену обеда Санчо Пансы на острове Баратария», – с усмешкой подумал он.

Пиршество сопровождалось концертом. Подобной какофонии Кутузов еще не слыхивал: десять громадных тромбонов, двадцать маленьких и восемь кларнетов в продолжение двух часов раздирали своими завываниями уши. Меж тем визирь сладко жмурился при этих ужасных звуках, и Михаил Илларионович вынужден был назвать музыку прелестной.

После обеда нужно было омыть руки в большой серебряной посудине, куда был положен кусочек мыла. Великий визирь, омыв себе руки и бороду, причесал ее золотым гребешком. После этого их с Кутузовым надушили алоэ и фимиамом, принесли трубки, и разговоры вновь продолжились.

Кое-чего Михаил Илларионович добился уже во время этой аудиенции. Преданно служивший Турции молдавский господарь Александр Мурузи выслал из Ясс митрополита, который пользовался покровительством России. По настоянию Кутузова визирь обещал сместить Мурузи, а митрополиту разрешить отправиться обратно в Яссы.

Предстояло, однако, добиться главной цели: воспрепятствовать франко-турецкому союзу, угрожавшему России, и нейтрализовать враждебные действия англичан. Михаил Илларионович между делом рассказал визирю о будто бы состоявшихся своих дружеских переговорах с Энсли, намекая, что былые противоречия благополучно разрешены. Кажется, его маленькая хитрость удалась.

При конце аудиенции послу подали богатую соболью шубу с парчовым верхом, которую тот надел на себя, не вставая с кресел, чтобы не унизить величия России. Поверенный в делах Хвостов, маршал посольства Корф и секретари получили лапчатые собольи шубы, кавалеры – горностаевые, свите было роздано сто кафтанов. Назавтра Кутузов отправил ответные подарки великому визирю, отнесены были дары и в сераль султану...

Теперь Михаил Илларионович в самых пышных выражениях распространялся о красоте, силе, мужестве и уме Селима III, которого подарить миру могла только такая необыкновенная женщина, как валиде. Мать султана была растрогана и от волнения даже пропустила несколько кушаний, приказав не ставить их ей. Но вот она успокоилась, хлопнула в ладоши, и по этому знаку четверо евнухов внесли гигантское вызолоченное блюдо, на котором дымился, дразня обоняние, плов из нежного, молочного козленка.

Лишь только кушанье было водружено посреди стола, как вдруг вся масса дымящегося риса всколыхнулась и оттуда с громким криком вывалилось на скатерть что-то живое. Кутузов только усилием воли остался на месте, в то время как его перепуганные соседи вскочили со скамеек. Валиде со смехом успокаивала гостей, говоря, что готовила специально для русского посла эту приятную неожиданность.

На столе лежал и едва дышал крошечный карлик, весь мокрый, обожженный паром: глазки склеились, а мордочка была ярко-красной, как у сваренного омара. Турки оценили остроумие шутки. Михаил Илларионович учтиво сидел, ничего не выражая на лице. Жестокость почтенной валиде вызвала у него брезгливое чувство, но положение обязывало снова острить, улыбаться, говорить комплименты...

С валиде они расстались совершенными друзьями. В покоях старой султанши Кутузов познакомился с ее зятем – капудан-пашой, или начальником морских сил Турции, Кючук-Хуссейном. Это был молодой красавец, щеголь и мот, женатый на сестре Селима. Завоевав его симпатии, Михаил Илларионович приобрел очень влиятельного союзника. Впрочем, как давно приметил Кутузов, положение и вес при дворе не всегда имели решающее значение для пользы дела.

В свите Кючук-Хуссейна находился скромный капитан Ахмед-ага. Он-то и оказался для русского посла самым ценным приобретением.