меня сочтут зачинщиком какого-либо соглашения. Таковы в настоящий момент чувства моего народа. Никогда сего не будет! Уверяю всех торжественно! Двадцать лет в пределах моего Отечества я могу вести войну с целым светом и наконец всех заставлю мыслить о России так, какова она есть!..
Он приказал Шнейдерсу:
– Проводите его сиятельство...
Едва граф Лористон, бледный, растерянный, вышел за дверь, как генералы окружили Кутузова. Коновницын, Милорадович, Дохтуров, Раевский, Ермолов наперебой выражали ему свою признательность в самых трогательных выражениях:
– Ваша светлость! Михайла Ларионович! Это прекрасно! Несравненно! Божественно!
Когда волнения стихли, генералы снова, расселись по местам и начался разговор о предстоящих видах на кампанию. Коновницын решительно заявил, что французы теперь оборотятся назад, на Смоленск. Раевский высказал осторожное предположение, не пойдет ли Наполеон по Петербургской дороге. Дохтуров согласился с Коновницыным, добавив, что для отвлечения маневра французы будут тревожить главную русскую армию.
Выслушав всех, Михаил Илларионович спокойно возразил:
– Нет! Оставив Москву, Наполеон постарается пройти в хлебородные наши губернии, и особенно в Малороссию. И потому надобно нам усугублять все меры для преграждения неприятелю пути, ведущего к сим областям России. Надобно будет дать некоторым отрядам нужные для сего направления...
В мыслях Кутузов уже видел корпус Милорадовича несколько выдвинутым к северо-западу, в направлении между Москвой и Смоленском, а Дохтурова – в стороне Боровска, для наблюдения за Калужской дорогой.
Не в этот ли день окончательно решилась участь наполеоновской армии?..
4
М. И. Кутузов – Е. И. Кутузовой.
«Бог мне даровал победу вчерась при Чернишне; командовал король Неаполитанский. Были оне от сорока пяти – до пятидесяти тысяч. Немудрено их было разбить; но надобно было разбить дешево для нас, и мы потеряли всего, с ранеными, только до трехсот человек. Недостало еще немного счастия, и было бы совсем батальце прелестное. Первой раз французы потеряли столько пушек и первой раз бежали, как зайцы. Между убитыми много знатных, об которых государю еще не пишу...»
В образе ведения войны и способах восторжествовать над Наполеоном Кутузов резко расходился с Александром I и его клевретами – Беннигсеном и английским полковником Вильямсом.
Самым логичным казалось навалиться большими силами на кавалерийский авангард под командованием Мюрата, стороживший русских перед Тарутином и отдалившийся от своей главной армии на пятьдесят верст. Разгром этого отряда представлялся тем более достижимым, что противник, не ожидавший нападения, был беспечен. Казаки заезжали даже в тыл Мюрату, через его левый фланг, лесом, который не охранялся. Однако поражение авангарда повлекло бы немедленное выступление французской армии из Москвы. В задачу же Кутузова входило как можно долее оставить в бездействии неприятеля, которому каждый час и каждый клок сена стоили крови.
– Дело идет о славе не только выигранных баталий, – повторял главнокомандующий. – Чем дольше останется Наполеон в Москве, тем вернее наша победа...
В этом и заключалась философия войны, которую исповедовал Кутузов. Но как раз ее-то и не постигал Александр I.
Произнося свои знаменитые слова: «Лучше я отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем вступлю в переговоры с Бонапартом», – русский государь не лукавил. Однако он жаждал победоносной баталии и немедленного окружения французов совместными силами Кутузова, Дунайской армии Чичагова, 3 -й Западной Тормасова и корпусов Витгенштейна и Финляндского – графа Штейнгеля. В поведении главнокомандующего государь усматривал только лень, эгоистическую медлительность, всякого рода хитрости (от боязни быть разбитым) и, как следствие всего, бездействие. Беннигсен, отношения которого с Кутузовым сделались уже враждебными, и английский эмиссар Вильямс, насколько могли, старались еще более восстановить против него Александра.
Из-за интриг барона Леонтия Леонтьевича вынужден был под предлогом болезни покинуть армию Барклай-де-Толли. В день его отъезда получено было извещение, что другой герой двенадцатого года – Багратион скончался в деревне Симах Владимирской губернии. Беспрестанные переезды, осенняя непогода, тряская дорога, невозможность соблюдать предписания врачей, а пуще всего – душевные страдания о России, стократ усилившиеся при вести о сдаче Москвы, – все это привело к тому, что рана, сначала казавшаяся не опасной, свела Багратиона в могилу...
Между тем Кутузов медлил, сопоставлял получаемые сведения и вел свой расчет. И хотя резкий рескрипт Александра о необходимости срочных наступательных действий находился еще в пути, Михаил Илларионович понимал, что придется атаковать Мюрата. Он только сумел, ссылаясь на недостаточную готовность войск, отсрочить сражение на сутки.
По разработанной в штабе диспозиции правое крыло русской армии под начальством Беннигсена тремя колоннами должно было обрушиться на незащищенный левый фланг Мюрата. Казакам Орлова-Денисова и гвардейской кавалерии Меллера-Закомельского вменялось зайти в тыл французам и отрезать им отступление по столбовой Московской дороге. Вторая колонна Багговута назначена для удара с фланга. В центре должен был наступать корпус Дохтурова.
Полной победы над Мюратом не произошло оттого, что Беннигсен со своими колоннами сбился в лесу с пути, долго блуждал и только один Орлов-Денисов оказался перед зарею у края леса. Казачий генерал несколько раз выезжал на возвышение и глядел влево, откуда должны были появиться пехотные колонны Багговута и Остермана-Толстого, но никого не было видно. Опасаясь быть открытым французами и ожидая ежеминутно появления пехоты, Орлов-Денисов понесся с десятью казачьими полками прямо на вражеские биваки. Внезапность застала французов врасплох – они едва успели поворотить пушки и, сделав несколько выстрелов, побежали за Рязанский овраг. Весь лагерь на берегу реки Чернишни был захвачен казаками.
Пока Орлов-Денисов собирал рассыпавшихся по бивакам казаков, показался из леса Багговут с одной егерской бригадой. Случайное вражеское ядро сразило командира наповал. С его смертью общая связь с корпусом прекратилась, егеря поодиночке храбро бились с врагом, но не были своевременно поддержаны запоздавшим подкреплением. Мюрат уже успел собрать и построить солдат, переменил фронт и отправлял обозы, чтобы они не мешали отступлению.
На лицах генералов Кутузов читал неудовольствие из-за того, что войска не идут дожинать плоды одержанной победы. Милорадович просил дозволения догнать неприятеля.
– Если мы не умели поутру взять Мюрата живьем и прийти вовремя на места, – отвечал фельдмаршал, – то преследование его бесполезно. Нам нельзя отдаляться от занятой позиции...
Он только что получил перехваченное полковником Кудашевым предписание маршала Бертье одному из французских генералов об отправлении тяжестей с Подольской на Можайскую дорогу. Михаил Илларионович из этого заключил о намерении Наполеона выходить из Москвы. Но куда? Когда? С какой целью?..
Кутузов ходил несколько минут взад и вперед и в тайном совещании наедине с собою решил не преследовать французов. Не одно поражение Мюрата, но начало нового похода уже виделось ему, с кровопролитными сражениями, в которых главная армия Наполеона, конечно, будет биться не на жизнь, а на смерть. На повторную просьбу пылкого Милорадовича идти за Мюратом последовал резкий отказ:
– У вас на языке одно: атаковать. А вы не видите, что мы еще не созрели для сложных движений и маневров...
Трофеи заключались в 38 орудиях, знамени, 40 зарядных ящиках, около 2000 пленных и большом обозе. В числе убитых были генералы Фишер и Дери. Русские впервые убедились в том, что враг бедствует. В неприятельском лагере, вокруг догоравших бивачных костров, валялись заколотые для пищи или уже объеденные лошади и ободранные кошки. Около шалашей разметаны были иконы, похищенные из соседних церквей и употребляемые вместо дров.
Под вечер армия воротилась в Тарутино. На дороге стояли отбитые у неприятеля орудия. Тут же, на крылечке полуразрушенной избы, в окружении генералов сидел Кутузов. Указывая на трофеи, он
