оставит. Мою последнюю фразу: «Тем, кто пытается нажиться на трагедии, унесшей человеческие жизни, следовало бы усовеститься».

— Имелись в виду семьи погибших?

— Конечно, нет. Я намекал на людей, которые используют горюющих родственников, чтобы набрать политические очки. Вот что я имел в виду.

Бенжамен цокнул языком:

— Слишком уж тонко ты выразился. Тебя обзовут наглой бессердечной сволочью.

— Знаю, чтоб их, — буркнул Пол себе под нос, разглядывая бывший кинотеатр «Эй-би-си» на Бристоль-роуд, где уже много лет располагался громадный ангар «Макдоналдса» и где обслуживали тех, кто желал перекусить, не выходя из машины. — Расскажи о девушке, с которой мы встречаемся. Надеюсь, она поднимет мне настроение?

— Ее зовут Мальвина. Очень неглупая девушка. Живет между Лондоном и Бирмингемом, насколько мне известно. Хочет порасспросить тебя об отношениях с журналистами. Она очень толковая, и ей нужны какие-нибудь сведения из первых рук.

— Ха, — мрачно отозвался Пол. — Самый подходящий момент.

Позже, вспоминая тот вечер, Бенжамен сообразил, что с его стороны было глупо не предвидеть перемен в облике Мальвины. Общение с младшим братом давно стало для него обыденностью — утомительной обыденностью, — и он никак не мог привыкнуть к мысли, что теперь в глазах многих людей Пол — знаменитость, а встреча с ним — событие, для которого не грех принарядиться. Когда они приехали в «Ле пти блан» и обнаружили, что Мальвина уже ждет их за столиком у окна, у Бенжамена перехватило дыхание, от неожиданности и восхищения он не сразу обрел голос. Бенжамен и раньше видел ее накрашенной, но никогда столь смело и искусно, никогда прежде ее волосы не рассыпались в столь тщательно продуманном беспорядке, и никогда, если ему не изменяла память, она не надевала юбку, настолько короткую и вызывающую. Он поцеловал Мальвину в надушенную щеку — как самозабвенно Бенжамен предвкушал это мгновение, и как быстро оно проходило, — затем обернулся, чтобы представить брата, но, по-видимому, опоздал. Пол уже держал Мальвину за руку, да так почтительно и деликатно, что Бенжамену почудилось, что Пол сейчас не пожмет девушке руку, но поцелует.

Он заметил, как они встретились взглядом и как оба торопливо отвели глаза. Заметил, каким жестом Пол поправил галстук, а Мальвина одернула юбку, садясь. Сердце Бенжамена заныло. Уж не совершил ли он самую большую ошибку в своей жизни, промелькнуло у него в голове.

Пока Бенжамен ковырялся в первом блюде — тайский салат с курицей, зеленой папайей и спаржей, — Пол в дружелюбной самокритичной манере поведал Мальвине о дурацкой реплике, брошенной им журналисту сегодня днем, а вскоре он уже рассуждал о неуютной, по его мнению, взаимозависимости между правительством, с одной стороны, и прессой, радио, телевидением — с другой. Бенжамен не раз слышал эти речи, но в тот вечер его поразило, каким осведомленным выглядел Пол, каким авторитетным. Вдобавок, размышлял Бенжамен, его брат с некоторых пор отсвечивал гламуром, тем гламуром, что порождается властью, — пусть даже ограниченной властью, которой Пол в его нынешнем положении располагал. Мальвина слушала, кивала, иногда что-то записывала в блокнот. Сама она сперва говорила очень мало, словно ее сковывала мысль о том, что Пол тратит свое драгоценное время на просветительскую беседу с какой-то студенткой. Когда подали второе блюдо — жареное филе сибаса с кабачками, фенхелем и разноцветным соусом, — Бенжамен отметил, что центр тяжести начал потихоньку смещаться. Мальвина разговорилась, и Пол уже не только делился информацией, но и задавал вопросы, желая услышать мнение собеседницы, и было видно, что это одновременно удивляло и льстило ей. Что до Бенжамена, он погрузился в угрюмое молчание, в котором пребывал вплоть до десерта. Вяло жуя печеные фрукты, он наблюдал, как они уплетают шоколадный коктейль, залитый теплым заварным кремом, один на двоих, орудуя одной ложкой с длинной ручкой. К этому времени Бенжамен уже чувствовал с уверенностью, увесистым комом отягощавшей желудок, что свершилось нечто, абсолютно немыслимое еще пару часов назад: он потерял Мальвину. Потерял! Но владел ли он ею прежде? В каком-то отношении так оно и было: ведь пока продолжались их двусмысленные еженедельные встречи, он по крайней мере мог предаваться фантазиям о Мальвине, мечтая, что их дружба каким-то чудом (Бенжамен твердо верил в чудеса) мутирует в нечто иное, в нечто ошеломительное. До сих пор он избегал вдаваться в детали; не задумывался о боли, которую причинит Эмили — и самому себе, — если зайдет слишком далеко по этой опасной тропе. Это были лишь фантазии, и, возможно, они таковыми и остались бы, но Бенжамен жил своими фантазиями — всегда: они для него столь же материальны, как и распорядок рабочего дня или субботний поход в супермаркет; и как же жестоко, непростительно жестоко отнимать у него эти бледные образы, единственное его достояние. Его медленно охватывало душное цепкое отчаяние, а застарелая неприязнь к брату разгоралась с новой силой.

— То есть, насколько я понял, вы утверждаете, — разглагольствовал Пол, — что политический дискурс превратился в своего рода поле битвы, на котором между политиками и журналистами ежедневно ведутся бои из-за спорных значений слов.

— Да… Потому что политики стали так аккуратно подбирать выражения, а политические высказывания стали такими размытыми, что журналистам приходится брать на себя толкование чужих слов. Теперь не важно, что вы, ребята, скажете, теперь важно, как это интерпретируют.

Пол наморщил лоб и слизал остатки жидкого шоколада с выпуклой стороны их общей ложки.

— По-моему, вы чересчур циничны, — произнес он. — Слова имеют значения — традиционные значения, — и журналисты не в силах их изменить. Иногда я даже жалею об этом. Как сегодня, например, после того, что я сказанул парню из «Миррор»: «Тем, кто хочет нажиться на трагедии, унесшей человеческие жизни, следовало бы усовеститься». И все, обратного пути нет. Фраза прозвучит мерзко, как ее ни подавай.

— Согласна, — кивнула Мальвина. — Но что, если вы заявите, что ваши слова вырвали из контекста, исковеркав смысл?

— Как же я смогу это доказать?

— Объяснив, что вы вовсе не имели в виду семьи, потерявшие близких в катастрофе. На самом деле — в принципе поддерживая приватизацию железной дороги, — вы дали предупреждающий залп по новым железнодорожным компаниям, предостерегая их от соблазна нажиться на человеческих жизнях, поставив прибыль впереди безопасности. А значит, это им следует вспомнить о совести. — Она хитро, азартно улыбнулась. — Как вам такой поворот?

Пол в изумлении уставился на нее. Он не до конца понимал, к чему она клонит, но ему полегчало — впервые после ляпа, допущенного сегодня, гнетущая тревога начала понемногу отпускать.

— До чего же емкое слово вы употребили, — продолжала Мальвина. — «Нажиться». Оно воплощение опасности, верно? Когда люди видят во всем только деньги. Вы просто очень ловко выразились. Очень иронично. — Опять та же улыбка. — Ведь это была ирония, правда?

Пол кивнул, задумчиво и не спуская с нее глаз.

— Ирония — это очень современно, — заверила его Мальвина. — Очень актуально… Видите, вам больше не нужно уточнять, что вы имели в виду. Более того, вы можете вообще ничего не иметь в виду, когда высказываетесь. В этом-то вся и прелесть.

Пол сидел молча, не шевелясь, загипнотизированный ее словами, уверенностью, невозмутимостью. Ее молодостью. Затем он сказал:

— Мальвина, а почему бы вам не поработать у меня?

Она недоверчиво рассмеялась:

— Поработать? И вы меня возьмете? Я же всего-навсего студентка!

— Будете трудиться один день в неделю. Ну, максимум два. Станете моим… — он прикинул про себя, как могла бы называться ее должность, — медийным консультантом.

— О, Пол, не говорите ерунды. — Она отвернулась и покраснела. — У меня нет опыта.

— Мне не опыт требуется. Мне требуется человек с парой ясных глаз.

— Зачем вам медийный консультант?