то самое здание, перед которым Иона стоял давным-давно и зачитывал мемориальную доску писателя Коцюбинского.

Так что все одно к одному.

Рано утром, часов в шесть, решительно встал и пошел по направлению Фридки.

Дом Герцыка стоял на месте. Крыша новая, забор крепкий, калитка пригнана и, видно, изнутри на хорошем замке.

Иона постучал в окно.

Фридка совсем не изменилась, только сильно раздалась, особенно в груди. Встретила Иону слезами, аж взахлеб.

Самуил умер от последствий ран три года тому. Дети - семеро - слава Богу, здоровы.

Говорили во дворе, чтобы не разбудить детей.

Фридка стояла в одной рубашке. Иона дал ей свой макинтош, но она его так и не накинула на плечи: говорила, говорила шепотом:

- Я зараз детей потихоньку подниму, им же ш все одно вставать, тогда в дом пойдем. Ты хвилиночку постой.

Дети смотрели на Иону с интересом. Но, так как он явился без гостинца, потеряли интерес, и каждый занялся своим делом, в основном пререканиями с матерью: кому идти за водой на колонку.

Иона сидел на стуле в углу. Дети как-то вдруг все хором ушли - старшие в школу, младшие - в детский сад.

- Очень самостоятельные, - похвалил Иона.

Фридка и Самуил по обычаю подобрали имена своих мертвых родственников, так что теперь так: первая - Лея - в честь Фридкиной мамы, потом - Тойбеле-Таня - в честь Фридкиной сестрички, средние - Моисей - в честь отца Ионы, Гриша, Миша и Башева - в честь сыночков и доченьки Суни, а младший - Герц - в честь Герцыка.

Когда Фридка рассказывала об этом, она особенно радовалась, а сокрушалась только про одно:

- Мы еще одну доченьку планировали, шоб в честь мамы Суниной. Ой, мы б столько еще нарожали! Только бери имена, бери и называй. Не успели.

Иона спросил, как получилось, что в честь его отца назвали мальчика. По справедливости - надо бы в честь Суниного папаши.

- Так как раз от тебя денежный перевод пришел. Не помнишь? Вот я и сказала: про Ёньку мы забыли, я подумала: столько денег выслал, значит, бессемейный. Одобряешь?

- Одобряю. Хорошие дети.

Фридка махнула рукой:

- А шо толку? Они хорошие, а меня не любят. Если б любили, нервы бы мои берегли. Правильно, Ёничка? Я ш мать-героиня такой-то степени. Мне надо уважение оказывать.

Фридка положила руку на плечо Ионы и улыбнулась.

Иона встрепенулся, как будто его побрызгали холодной водой.

- Ты что, Фридка?

- Ничего. Оставайся. Ты, мабуть, в отпуск приехал? У меня поживешь. Места хватит. На полу тебе постелю, - Фридка улыбалась.

Иона остался.

Фридка к нему приступила по-женски и раз, и другой. Иона ответил. Но честно предупредил, что у него на свое будущее другие планы.

Фридка рассмеялась:

- Я у тебя шо, планы забираю? Я тебе удовольствие делаю просто так, по обоюдному желанию. Каким ты был, Ёнька, таким остался. Я к тебе как к родному, а ты выкобенюешься.

Про свою московскую жизнь Иона Фридке почти ничего не рассказал. Она и не интересовалась.

Через недельку Иона попросил Фридку подыскать ему угол у кого-нибудь неподалеку:

- Дети же все понимают. А как они посмотрят, когда я уеду и тебя брошу? И соседи болтают, наверное, что попало.

Фридка отнеслась с пониманием, что значит - возраст. Не махнула, как раньше, рукой. Повела Иону к своей знакомой женщине - на другом конце улицы. Прямо через одну минуту после Иониной просьбы. Видно, сама про такое думала.

Женщина была лет… трудно сказать. Худая, черная, лицо закутано платком до носа.

- Привела до тебя жильца, Рахиль. Хороший мужчина. Аид. Иона Моисеевич Ибшман. С Москвы приехал. Ты его, может, помнишь, он при Герцыке со мной жил. А теперь на неопределенное время здесь в отпуске.

Рахиль кивнула. Назначила цену - копейки за жилье и питание. Но с условием - поправить кое-что по хозяйству: крышу, калитку, то-се.

Иона заметил, что говорит она нехорошо. Какой-то сильный дефект речи.

Перенес чемоданчик и стал жить. Быстро привел в порядок и крышу, и калитку, и весь заборчик укрепил.

В доме - две крошечные комнатки, одна проходная, там Иона и расположился.

Рахиль соблюдала субботу, читала Тору, молилась.

Дала Ионе отдельную посуду, велела другой не трогать; к печке с самостоятельной готовкой не подходить.

С квартирантом за неделю не сказала и двух слов, больше кивками, угу да ага.

Что же, люди бывают разные.

Каждый день Иона ходил на Троицкую гору. Брал с собой детей: он впереди - с младшим Герцыком, шестеро позади, парами, за руки держатся.

Дети галдели, но строй не нарушали, так как Иона предупредил насчет дисциплины.

Ходили долго - по часу-два, до Ильинского монастыря, с привалом у могилы Коцюбинского.

Леичка спросила, нужно ли салютовать у могилы, так как она пионерка и ее учили всегда салютовать у могилы павшим воинам. Иона сказал, что можно и отсалютовать, хотя Михайло Михайлович и не павший герой, но очень хороший человек и знаменитый революционно-демократический писатель. Ничего страшного не будет.

Чтобы дети не привязывались в смысле тесного общения, Иона приходил к Фридке с утра, как только все разбегались по детским учреждениям. Фридка работала в роддоме акушеркой в разные смены, можно было выбрать время.

Три недели прошли. Москва не вспоминалась.

За хозяйкой Иона замечал кое-какие бытовые странности: всегда в платке по самый нос, ест украдкой, чтобы Иона не видел. И молчит, молчит. Кроме случаев молитвы. Ну, тут Иона ничего разобрать не мог. Да и разбирать нечего.

Он спросил у Фридки, почему такое дело. Та рассказала, что Рахиль увечная и вот вследствие какого происшествия.

Про нее все на улице знали, какая она добросовестная еврейка. Кошер и такое подобное. Конечно, молодое поколение посмеивалось. Но вот в году в пятьдесят втором случилось.

Несколько придурков-пацанов лет по двенадцать, украинцев, и, между прочим, один еврейчик с ними, тоже с Тихой улицы, когда стемнело, залезли в дом - дверь у Рахили держалась на честном слове, и намазали ей рот салом. Она проснулась, а они свое дело не бросили, а продолжили с выкриками разного обидного характера.

Рахиль вскочила - бросилась на кухню, схватилась за нож. Полоснула себе по губам. Отхватила. Не ровно, конечно, как попало.

Пацаны испугались, бросились бежать, она за ними на крыльцо - вся в крови, мычит.

- Ой, Ёничка, еле ее в себя привели. Я говорила - напиши на гадов заявление, а она отказалась. Уродкой осталась на всю жизнь. Это ш надо себя до такого превратить!

- Может, она всегда была ненормальная? - предложил выход Иона.

- Та нет. Нормальная. У ее в войну и отца, и мать, и трех сестер - младших - постреляли, она в лесу спаслась, в партизанах воевала. У них вообще все Бога боялись, мне Герцык рассказывал. Но, говорил, шо