что при разговоре с ним казалось, что и не говорит он вовсе, а борется с каким-то неведомым зверем, поселившимся у него во рту. Он неимоверно коверкал русские слова, путал рода и игнорировал падежи, обильно приправляя это малосъедобное жаркое гарниром из таджикских слов и своим неискоренимым акцентом. Но так как Гришку-плотника большеущерцы понимали не многим лучше, то и здесь Мансур оказался вполне приемлемым вариантом. Президентский указ за номером 1458 застал бедолагу явно врасплох. Поднимаясь на сцену, он готовился к худшему. Во-первых, он не совсем понимал, что происходит. Во-вторых, он боялся и избегал всякой публичности, а тут ему предлагалось на несколько секунд оказаться в центре внимания. От волнения он даже вспотел и теперь постоянно вытирал рукой свой смуглый лоб. Получив книжку из рук Пахомова, Мансур слегка поклонился в знак благодарности, решив, что его, как и всех большеущерцев, за что-то награждают. Но Черепицын быстро вернул его на землю: “Ты понял, Мансур, какая задача перед тобой стоит?”. - Да. То есть нет. - Да или нет? Мансур сглотнул предательский комок. - Не совсем. А затем добавил уже более решительно: - Нет. Пахомов, заметив волнение Мансура, посмотрел ему в глаза и произнес предельно спокойно и четко: - Это книга. Ты должен выучить… - Всю? - с ужасом выдохнул Мансур. - Нет. Только то, что помечено. - Там, где бумажка лежит, - добавил Черепицын. - А сможешь? - спросил Мансур. - Кто? Я?- удивился Черепицын. - Ты за меня не беспокойся, я смогу. - Нет. Я смогу? - исправился с подсказки сержанта таджик. Черепицын пожал плечами: - Постарайся. Ты же российский гражданин. У тебя теперь те же права и обязанности. Так что привыкай. - Привыкай, - эхом отозвался Мансур. - Не дрейфь, - крикнул кто-то из зала. - Если че, подсобим. Мансур печально покачал головой, еще раз провел ладонью по мокрому лбу, расписался в ведомости и, зажав книгу обеими руками, как реликвию, спустился в зал. Через час все было кончено: книги розданы, подписи поставлены. Пахомов сидел, перепроверяя количество подписей. Черепицын с нетерпением поглядывал на майора. А сам майор, докурив очередную сигарету, вышел на авансцену. - Товарищи, - обратился он снова к залу. - Прежде чем объявить собрание закрытым, хочу еще раз подчеркнуть важность президентского указа, а также ответственность, которая возлагается на каждого из нас. Посему считаю должным сообщить, что ГЕНАЦИД - проект хоть и не засекреченный, однако… - Майор сделал многозначительную паузу и обвел глазами зрительный зал. - Однако… его воплощение… его, так сказать, проведение в жизнь… носит характер… эээ… характер… закрытый, - с облегчением вырулил наконец Бузунько. - То есть нежелательно, чтоб информация о розданных литературных текстах обсуждалась где-то за пределами Больших Ущер. Об этом предупреждены и жители райцентра, и жители прочих населенных пунктов. Подобное требование - часть плана по внедрению в жизнь вышеуказанного национального проекта. Прошу отнестись к этой части с должным вниманием и уважением. Вот. - Майор глянул на Черепицына и Пахомова, как бы ища у них одобрения, а затем добавил: - Если вопросов нет, все свободны. Как по сигналу, абсолютная тишина сменилась стуком отодвигаемых стульев, шелестом книжных страниц и первыми негромкими голосами зрителей. Толкаясь и обмениваясь впечатлениями, народ выходил из клуба на свежий воздух. В зале остались только сержант, майор и библиотекарь. - Ну что, Черепицын, мероприятие проведено грамотно, так что от души поздравляю, - Бузунько пожал руку смущенному похвалой сержанту. - Я правильно говорю, Пахомов? Пахомов устало кивнул. Майор довольно усмехнулся и направился к выходу. 8 Новая неделя началась, как начиналась в Больших Ущерах всякая новая неделя. Никакой особой перемены в настроении и порядке вещей не наблюдалось: рабочий народ, потягиваясь и позевывая, одевался и шел на работу, старики принимались хлопотать по хозяйству, мамы кормили и отправляли детей в школу, что была в пяти километрах от Больших Ущер, то есть в райцентре. Однако что-то все же неуловимо изменилось - может, задача, поставленная накануне перед каждым жителем деревни, незримо витала в зимнем воздухе, а может, просто литература, о которой уже никто со времен школы не помнил, вдруг стала актуальнее кино и телевидения, которые, оказывается, только нагло пользовались ею то как служанкой, то как рабыней, то как наложницей. Теперь же поэты и писатели вроде как снова обретали давно утерянный ими статус властителей дум. И книжки с заложенными страницами хоть и лежали нераскрытыми, но уже как будто требовали к себе внимания, просили не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. А потому к вечеру того же дня кое-кто решил кота за причинное место не тянуть, а быстрее отмучиться и вызубрить положенный отрывок, главу или что там еще. Валера-тракторист был как раз одним из таких активных. Тексты ему достались стихотворные и по большей части исключительно заумные, чему он был рад. Дело в том, что Валера хоть и был неуч неучем, но к знаниям тянулся. Несмотря на то что с самой школы Валера стихов не учил, память у него оказалась прекрасной - через час он уже декламировал “Натюрморт” какого-то Бродского, немного спотыкаясь на слове “епитрахиль”, но все-таки продираясь сквозь строй заковыристых рифм и непростых переносов строчек. Он решил, что с утра перед работой обязательно заедет к Таньке в продуктовый похвастаться новыми знаниями. Танька явно строила ему глазки, а спонтанный визит с декламацией стихов был бы очень уместен. Ночью снов дурных ему не снилось, спал он хорошо, и потому, выспавшийся и довольный, прямо с утра он отправился к Таньке в продуктовый. “Вот она удивится, когда я появлюсь. А я так, между прочим: “А не угодно ли вам, мадемуазель, стихов?” - думал Валера, подъезжая к магазину. Но Танька ничуть не удивилась, увидев тракториста. - Стихи читать будешь? - поморщившись, как от зубной боли, спросила она, прежде чем Валера успел открыть рот. Сказать, что Валера был сконфужен, значит ничего не сказать. “Вот бабы! - изумился он про себя. - Все нутром чуют. Как кошки”. Но потом почесал небритую щеку и ответил: “Можно и стихи”, как будто он был на собственном творческом вечере, где так приятно уступать желаниям публики, ибо просят прочесть, естественно, только свое. Однако этот ответ прозвучал несколько неуверенно - Валера почувствовал, что утро у Таньки выдалось не самое радужное. Причиной тому могло быть что угодно. Недосып, проблемы дома, неурядицы на работе. Но тракторист даже не догадывался, что все было гораздо проще - он просто-напросто был далеко не первым, кто пытался превратить продуктовый магазин в литературный салон. Не успела сонная Танька отпереть дверь, как на пороге появился первый посетитель, а по совместительству Танькин поклонник, Денис. Денис работал в небольшой строительной конторе. Он был одним из тех “нужных” поклонников, которые много не требовали, совместное времяпрепровождение предлагали ненавязчиво и нисколько не обижались, когда им в нем отказывали. Денис купил пачку сигарет, осведомился о Танькином здоровье, а затем неожиданно спросил, не желает ли она “приобщиться к великой русской литературе”. Танька не сразу поняла, в чем суть просьбы, но на всякий случай кокетливо пожала плечами. Тогда Денис начал громко декламировать: “Анна рассказала это нам, а мы рассказали гувернеру Кольбергу, а Кольберг, желая чем-нибудь позанять дядю, передал ему. Тот это выслушал и сказал: “Молодец Храпошка”, а потом хлопнул три раза в ладоши…”. Танька хоть и опешила от столь резкого вступления, но решила не перебивать. Читал Денис безо всякого выражения, полагая, видимо, что главное - содержание, а не подача. Кроме того, он часто вставлял в грамотный литературный слог любимое слово-паразит “типа”, и это сильно усложняло восприятие текста. Но главное - о чем шла речь в этом рассказе и кто такие Анна и Храпошка, Танька, как ни пыталась, так и не смогла понять. Тем более что оборвался рассказ так же внезапно, как и начался. - Ну как? - довольно улыбнулся Денис. - Ерунда какая-то. Я ничего не поняла. Что это? - Лесков, - как будто даже удивился Танькиному невежеству Денис. - Рассказ “Зверь”. Главы восемь, девять и одиннадцать. - А начало где? А конец? - Ну, это я не знаю, - Денис слегка растерялся. - Это, типа, кому-то другому дали. - А почему десятая глава пропущена? - Так ведь… это… Ну, что ты прицепилась? Мне, типа, дали вот эти три главы, я, типа, и выучил. - Так ведь непонятно ни бельмеса. Ты целиком рассказ читал? Денис замялся. - Ну-у-у… конечно… да. Читал. Целиком. Но не весь. А только, типа, вот эти три… - Глупость какая-то. Выучил бы тогда хоть начало… или конец. - Не, погоди. Но я ж не виноват. Это так, типа, придумано. В этом же весь и смысл. - В чем это? - Ну, прикинь. Где-то в России есть еще два человека, которые, типа, знают начало и конец. - И десятую главу. - И десятую главу, - растерянно подтвердил Денис. - И что? - Да как что?! - удивился Денис. - И вот только мы, и больше никто, типа, имеем, ну, как будто три части этого… шифра к одной дверце. И для этого, чтоб ее открыть, нам нужно собраться, понимаешь? Втроем! - Понимаю. И сообразить на троих. - Да не, не то, - расстроился Денис. - Я так понимаю, в этом и есть идея ГЕНАЦИДа. - Чего идея? - Да идеи этой национальной! - А-а. - То есть народ, типа, объединяется знаниями через пространство. Например, если мы втроем соберемся, то мы, типа, сможем целый рассказ понять. - Гм-м-м, - призадумалась Танька, но тут же стряхнула с себя оцепенение: - Очень трогательно. Ладно, Денис. Давай, иди, учи, что там у тебя еще. Мне вон, работать, “типа”, надо. И Танька начала демонстративно перекладывать какие-то коробки с места на место. Денис рассеянно попрощался и вышел. Свои книжки Танька еще не трогала. Память у нее была никудышная, и она с трудом себе представляла, как можно запомнить что-либо длиннее почтового адреса или продуктового ценника. Однако, выслушав невнятное бормотание Дениса, который был явно не семи