трагедии. Клэр представлялось более чем вероятным, что никто из них больше Мириам не увидит, и мысль эта разрывала ее сердце на части. Даже сегодня, когда можно было занять себя работой, а если не работой, так хоть короткой интермедией — ужимками Майлса и Барбары, отсутствие Мириам грызло ее, наполняя ледяной пустотой, с которой, знала Клэр, ей не свыкнуться никогда. Тоска по сестре не оставляла Клэр ни на день, ни на единую минуту. А незнание того, что могло с ней случиться, жуткая бесконечность домыслов на этот счет все лишь ухудшали.

Факты сводились к следующему. В один из уик-эндов, в ноябре 1974-го, Мириам обуяло, казалось, смятение особенно сильное. Ничего конкретного она не рассказывала, однако Клэр знала, что сестра провела ночь с Биллом Андертоном и по какой-то причине все у них не сладилось. Воскресным утром Клэр с Мириам пошли прогуляться и оказались в Рендале — в кафе у конечной остановки 62-го автобуса, за одним столиком с братьями Тракаллей, Полом и Бенжаменом. На следующий день Мириам отправилась на работу, и Клэр решила, что худшее позади. А затем, восемь дней спустя, во вторник 26 ноября, сестра исчезла. Ушла, как всегда, на фабрику и не вернулась. Родители почти всю ночь просидели, терзаясь тревогой, поджидая ее, утром мистер Ньюман совсем уж собрался пойти в полицию, и тогда Клэр решила, хоть делать это ей совсем не хотелось, открыть им тайну: у Мириам есть любовник и, скорее всего, ночью она была с ним. В позапрошлую пятницу Мириам вовсе не заночевала, как полагали родители, у своей подруги Джудит, но провела ночь с любовником в отеле, в Хагли, — вероятно, и эту тоже. Отец потребовал, чтобы Клэр назвала ему имя мужчины; Клэр отказалась, однако вечером, когда она вернулась из школы, отец силой заставил ее говорить. Сейчас, вспомнив, как он с ней обошелся в тот вечер, Клэр закрыла глаза и содрогнулась. То было первое и — по крайней мере, пока — единственное проявление тяги к насилию, которая, как она всегда ощущала, крылась под его благочестивой, изображавшей сверхъестественное самообладание личиной. Так или иначе, имя она ему назвала: Билл Андертон, отец Дуга, один из главных профсоюзных организаторов Лонгбриджской фабрики, на которой Мириам работала машинисткой.

Ей показалось тогда, что отец и впрямь способен на убийство. То, что он грозился сотворить с мистером Андертоном, было попросту страшным. Даже матери не удавалось, во всяком случае поначалу, утихомирить его. Однако мало-помалу они убедили Дональда, что лучше будет не врываться в дом Андертонов, а позвонить ему по телефону.

Первые два часа телефон оставался занятым, но, когда Дональд почти уже сдался и решил все же отправиться к Андертону, ему ответили на звонок. И сразу после короткого, враждебного разговора он уселся в машину и уехал.

Клэр узнала впоследствии, что отец встретился с мистером Андертоном в нортфилдском пабе, однако подробности остались ей неизвестными. Ей было известно одно: ни к каким окончательным выводам разговор не привел. На следующее утро Дональд пошел в полицию и заявил об исчезновении Мириам. Полицейские отнеслись к нему с полным безразличием, которое еще и усилилось, едва они услышали, что в деле замешан мужчина. Отцу дали понять, что такие истории случаются постоянно, что через несколько дней Мириам почти наверняка свяжется с родителями. И надо отдать им должное, они оказались правы. Через двенадцать дней пришло письмо.

Письмо. Два года прошло, а письмо, оставшееся без ответа, да ответа и не подразумевавшее, так и лежит на столе Дональда. Один-единственный, сложенный и с силой проглаженный листок формата А5, конверт с отпечатанным на машинке адресом (с сухим «Мистеру и миссис Ньюман»), взрезанный точным взмахом ножа для бумаг. Ни Дональд, ни Клэр, ни ее мать, Памела, вот уже полтора года как в него не заглядывали. Да им и незачем было. Они столько раз прочли его в те первые недели, что письмо запечатлелось в их памяти; каждый намек, каждая капля возможного смысла были выжаты из него, и теперь оно казалось бесполезным, бесплодным, иссохшим.

Письмо тоже было по большей части машинописным. Оно гласило:

Мириам подписала письмо от руки и от руки же добавила постскриптум:

Штамп был поставлен в Лестере и содержал дату 9 декабря 1974. Письмо пришло на следующий день, во вторник. В самом письме дата отсутствовала.

Вот эта деталь и обратилась для Клэр в подобие навязчивой идеи, хоть убедить родителей в ее важности она так и не смогла. Отсутствие даты доказывает, сказала она им, — или по крайней мере наводит на мысль, — что Мириам могла написать письмо когда угодно. Даже до своего исчезновения. «И что?» — спросил отец. «Ну, — набрав побольше воздуха в грудь, начала Клэр, — допустим, кто-то… прикончил ее. Убил. И допустим, эти люди нашли при ней письмо, в сумочке. Превосходная возможность. Им только и нужно было обождать пару недель, а после съездить поездом в другой город — скажем, в Лестер — и отправить письмо оттуда. Тогда никому и в голову не придет, что Мириам погибла. Все станут считать, что она сбежала с любовником».

У Дональда эта теория вызвала два возражения, одно логичное, другое не очень. Логичное состояло в том, что в ней слишком много совпадений. Просто невозможно себе представить, будто некий гипотетический убийца — приходится прибегать к таким словам, ужасно, но никуда от них не денешься — мог получить столь совершенное прикрытие, такое вот шибко удобное средство, позволявшее ему замести следы. Да и в любом случае, для того чтобы Мириам написала это письмо, любовник-то должен же был существовать? Откуда и проистекало возражение нелогичное, заменившее собой все прочие. Едва прознав о романе Мириам с Биллом, Дональд обшарил ее спальню в поисках дневника, хорошо понимая теперь его значение, сообразив, почему обнаружение этой книжицы привело к столь страшной ссоре между Клэр и сестрой. А когда он прочитал дневник и увидел, в каких интимных, плотских подробностях Мириам сначала воображала отношения с Биллом, а после их изображала, чувства Дональда к старшей дочери изменились, и необратимо. Ныне он не питал к ней ничего, кроме отвращения, смешанного с подобием суровой, презрительной жалости, и потому резко отверг предположение Клэр, будто в исчезновении сестры могло присутствовать нечто больше того, о чем говорилось в письме.

— Нам не известно, со сколькими мужчинами могла спать твоя потаскуха-сестра, — сказал он. — Откуда нам знать, может, она всю фабрику обслуживала.

Клэр, услышав эти слова, заплакала, да и сейчас, стоило ей их вспомнить, на глаза ее навернулись слезы. Она ненавидела отца. Ужасно признаваться себе в чем-то подобном, но ведь это правда. Она прожила с хмурым сознанием этой ненависти уже так долго, что больше та и не удивляла ее, и не пугала. Она ненавидела его спокойствие, ханжество, неприметное, но полное верховенство над матерью, а пуще всего ненавидела навечно воцарившуюся в доме атмосферу удушливой, растравленной религиозности, ту самую атмосферу, которая, прежде всего, и заставила Мириам бежать, а теперь чуть не каждый выходной гнала за дверь и Клэр — искать безрадостного прибежища в людных местах вроде вот этого кафе.

Клэр не хотелось больше думать об этом, нужно было заняться стопкой черных журнальчиков, которые она собиралась переворошить в поисках искры репортерского вдохновения. Но сначала надлежало принять одно решение. Относительно Дуга.

Дуг был к ней неравнодушен, на этот счет сомнений у Клэр не оставалось. В нормальных обстоятельствах его внимание могло бы ей и польстить, пробудить в ней интерес: Дуг был привлекателен, забавен, пусть и слишком самоуверен. Однако обстоятельства нормальными не были. Клэр понимала, что ведет себя с ним не по-товарищески, по временам до непростительного, и понимала, что Дугу невдомек, чем такое ее поведение вызвано: он ничего, совершенно ничего не знал о романе Мириам с его отцом. Уже один этот роман сделал бы отношения их затруднительными, но еще хуже, намного хуже была мысль, отогнать которую не удавалось, — мысль о том, что Билл Андертон мог, так или иначе, иметь касательство к