- Ах, а вот и она. Вся в изнеможении. Наконецто сложила два и два, солнышко? Поняла, что пойдешь туда не одна? И теперь ты здесь, чтобы попросить меня… о чем? - говорит он.

Я не отвечаю. Окно распахнуто настежь, и ветер пробирает меня до костей так же, как если бы я была на улице.

- Надо признать, для парня это было проще. Он был здесь даже прежде, чем я смог распечатать бутылку. Просил меня о еще одной возможности пойти. Но что можешь сказать ты? - Он подражает моему голосу: - Займи его место, Хеймитч, потому что при прочих равных условиях я бы предпочла, чтобы у него вся оставшаяся жизнь была сломана, а не у тебя.

Я прикусываю губу, потому что после того, как он сказал это, я боюсь, что действительно этого хочу. Хочу, чтобы Пит жил, даже если это означает смерть Хеймитча. Нет, это не так. Он, конечно, ужасен, но Хеймитч теперь - часть моей семьи.

Для чего я пришла? Думаю я. Что я могу хотеть здесь?

- Я пришла, чтобы выпить.

Хеймитч смеется и хлопает бутылкой по столу передо мной. Я вытираю своим рукавом горлышко и делаю пару больших глотков, прежде чем начинаю задыхаться. Мне требуется несколько минут, чтобы прийти в себя, и даже потом из моих глаз и носа все еще течет. Но внутри меня ликер ощущается как огонь, и мне нравится это.

- Возможно, это должен быть ты, - говорю я с легкостью, притягивая стул. - В любом случае ты ненавидишь жизнь.

- Совершенно верно, - соглашается он. - И так как в последний раз я попытался поддержать тебя… Кажется, на сей раз я должен спасти парня.

- Это еще одна хорошая причина, - говорю я, вытирая свой нос и прикладываясь к бутылке снова.

- Аргумент Пита состоял в том, что раз я выбрал тебя тогда, то теперь должен ему. Все, что он захочет. И все, что он хочет - это возможность пойти туда снова, чтобы защищать тебя.

Я знала это. Таким образом, Пит не так уж непредсказуем. Пока я валялась на полу того подвала, думая только о себе, он был здесь, думая только обо мне. Стыд недостаточно сильное слово для названия того, что я чувствую.

- Знаешь, ты могла бы прожить сотню жизней и все равно не заслужить его, - говорит Хеймитч.

- Дада, - резко отвечаю я. - Без вопросов, он лучший в нашем трио. Так что ты собираешься делать?

- Я не знаю, - вздыхает Хеймитч. - Вернусь с тобой туда, вероятно, если смогу. Если мое имя вытянут при Жатве, это не будет иметь значения. Он просто добровольно предложит занять мое место.

Мы сидим некоторое время в тишине.

- Это будет тяжело для тебя на арене? Знать всех остальных? - спрашиваю я.

- О, я бы не стал рассчитывать на это, где бы я ни был, там становится невыносимо. - Он кивает на бутылку. - Могу я теперь вернуться к этому?

- Нет, - говорю я, обхватывая ее. Хеймитч тянет изпод стола другую бутылку и откручивает крышку. А я понимаю, что я здесь не только для того, чтобы выпить. Есть коечто еще, что я хочу от Хеймитча. - Хорошо, я решила, о чем я попрошу, - говорю я. - Если в Играх будем я и Пит, в этот раз мы пытаемся поддержать его.

Чтото мерцает в его налитых кровью глазах. Боль.

- Как ты и сказал, это будет плохо, с какой стороны не посмотри. И независимо от того, чего хочет Пит, его очередь быть спасенным. Мы должны ему это. - В моем голосе появляются просительные нотки: - Кроме того, сейчас, когда Капитолий ненавидит меня, я хороша настолько, насколько мертва. А у него все еще может быть шанс. Пожалуйста, Хеймитч, скажи, что ты поможешь мне.

Он хмурится, смотря на бутылку и взвешивая мои слова.

- Хорошо, - произносит он наконец.

- Спасибо, - говорю я. Мне нужно пойти, увидеть Пита сейчас, но я не хочу. От выпивки у меня кружится голова, и я совершенно измучена, кто знает, на что он может заставить меня согласиться? Нет, теперь я должна пойти домой, чтобы увидится с мамой и Прим.

Как только я подхожу к своему дому, передняя дверь открывается, и Гейл тянет меня в свои объятия.

- Я был не прав, мы должны были уйти, когда ты говорила, - шепчет он.

- Нет, - говорю я. У меня проблемы с фокусированием, и ликер болтается в моей руке, выливаясь на спину куртки Гейла, но его, кажется, это не заботит.

- Еще не слишком поздно, - произносит Гейл.

За его плечом я вижу маму и Прим, жмущихся друг к другу. Мы бежим. Они умирают. И теперь у меня есть Пит, чтобы защищать его. Конец обсуждения.

- Нет, поздно. - Мои колени подгибаются, и он держит меня. Когда алкоголь одерживает победу над моим разумом, я слышу, как стеклянная бутылка разбивается об пол. Это кажется очень соответствующим, потому что я, очевидно, потеряла контроль над всем.

Когда я просыпаюсь, я едва успеваю добраться до туалета, прежде чем белый ликер вновь появится. Он жжется так же, поднимаясь, как и опускался, а на вкус хуже в два раза. Я дрожу и вся в поту, когда меня перестает рвать, но, по крайней мере, большая часть этой жидкости вне моей системы. Достаточно все же, чтобы попасть в кровь и привести к стучащей головной боли, пересохшему рту и бурлению желудка.

Я включаю душ и стою под теплыми струями примерно минуту, прежде чем понимаю, что я все еще в нижнем белье. Мама, вероятно, просто стянула с меня грязную верхнюю одежду и укрыла одеялом на кровати. Я бросаю мокрое белье в раковину и выливаю шампунь себе на голову. Мои руки жжет, и тогда я замечаю стежки, маленькие и ровные, пересекающие мою ладонь и продолжающиеся на другой стороне кисти. С трудом я вспоминаю, что разбила то окно вчера вечером. Я вычищаю себя с головы до пят, только для того, чтобы меня вывернуло на изнанку прямо в душе. Это в основном просто желчь, которая уходит в канализацию вместе с душистой пеной.

Наконецто чистая, я надеваю свой халат и направляюсь обратно к кровати, не обращая внимания на свои волосы, с которых стекает вода. Я забираюсь под одеяла уверенная, что так себя чувствуют отравленные. С прошлого вечера шаги на лестнице возобновляют мою панику. Я не готова видеть маму и Прим. Я должна взять себя в руки, чтобы быть спокойной и обнадеживающей, такой же, как я была, когда мы прощались в день Жатвы. Я должна быть сильной. Я изо всех сил стараюсь принять вертикальное положение, выжимаю свои волосы, чувствуя пульсацию в висках, и собираюсь с духом, готовясь к этой встрече. Они появляются в дверях, держа чай и тост, их лица наполнены беспокойством. Я открываю рот, планируя начать с какойнибудь шутки, и ударяюсь в слезы.

Слишком много всего, чтобы быть сильной.

Мама садится на край кровати, а Прим заползает прямо ко мне, они издают успокаивающие звуки, пока я в основном плачу. Потом Прим берет полотенце и вытирает мои волосы, распутывая колтуны, в то время, как мама уговаривает меня съесть тост и выпить чай. Они одевают меня в теплую пижаму и укрывают слоем одеял, и я снова засыпаю.

Когда я просыпаюсь вновь, то могу определить по свету, что уже далеко за полдень. На моем ночном столике стоит стакан воды, я жадно осушаю его. Мои желудок и голова все еще чувствуют себя неустойчиво, но гораздо лучше, чем до этого. Я поднимаюсь, одеваюсь и заплетаю волосы сзади. Прежде чем я спущусь, я делаю паузу на верху лестницы, немного смущаясь от того, как я восприняла новости о Двадцатипятилетии Подавления. Мои беспорядочные метания, пьянство с Хеймитчем, плач. Учитывая все обстоятельства, я думаю, что заслужила один день снисхождения. Тем не менее, я рада, что здесь не было камер.

Внизу мама и Прим снова обнимают меня, но они не чрезмерно эмоциональны. Я знаю, что они сдерживаются, чтобы мне было легче. Глядя в лицо Прим, я не могу поверить, что она та же хрупкая маленькая девочка, которую я оставила после Жатвы девять месяцев назад. Сочетание этого испытания и всего, что было дальше - жестокость в дистрикте, парад из больных и раненых, с которыми она часто работала теперь сама, если мама не успевала за всеми - эти вещи заставили ее повзрослеть. Она также довольно сильно выросла, мы практически одного роста сейчас, но это не то, что заставляет ее казаться