очарование привлекало к нему любовь народную. Могучий крепостью тела, могучий силою духа и воли, он был доступен, радушен, доброжелателен, справедлив; вел образ жизни на русский лад и вкус имел народный: любил разгул, удальство, мешал дело с бездельем…» Знатный вельможа, он запросто общался с конюхами, мужиками, солдатами, монахами и нищими. Державин описывал образ жизни опального Алехана:

Скакун здесь упомянут недаром! Лошадь по тем временам была основой государственного хозяйства. Плуг тащила и гостей развозила, в атаку ходила и почту доставляла! Не будь лошади — все развалится. А тем более в такой стране, как Россия, где столько пашен, столько забот, столько войн, столько дурных дорог. Когда в столице поджидали из Австрии императора Иосифа II, царица вызвала в Зимний дворец лучшего петербургского ямщика:

— Степан, мне нужно, чтобы кесарь через тридцать шесть часов стал моим гостем. Берешься ли доставить его ко мне за такой срок?

Ответ ямщика стал ответом историческим:

— Доставлю и раньше! Но душа в нем жива не будет. При такой лихости езды России требовались и лихие рысаки, а их… не было. Правда вельможи запрягали в шестерни коней венецианской породы, которые брали разбег очень быстро, но еще быстрее выдыхались. Это ведь не от роскоши, это не от барства применялись у нас шестерочные упряжи — оттого, что лошади были слабые! Орлов путем генетического отбора, путем сложного скрещивания задумал получить такую лошадь, которая бы отвечала русским условиям — выносливую в дальней дороге, красивую но статям, быструю, как ветер. Он заводил родословные книги на лошадей (студбуки), следил за генеалогией — кто дед, откуда бабка? Для него был важен год рождения, возраст родителей, сезон первого выезда — зимний или летний? Алехан лично присутствовал при вскрытии павших лошадей, стараясь выявить причину недуга…

Подмосковье казалось ему тесным, да и травы не те! В 1778 году Алехан перевел свои конские заводы в Хреново — обширнейшее имение в воронежских степях, где славный Жилярди выстроил гигантский комплекс дворцов-конюшен, существующий и поныне для целей советского коннозаводства. Здесь граф расселил 10000 крестьян-лошадников с их семьями, выстроил больницу и школу. Совместными усилиями Орлова и мужиков в Хренове был выведен знаменитый рысак Свирепый родоначальник всех орловских рысаков, — отсюда началась их удивительная скачка…

Орлову частенько ставили в вину то, что он продавал своих лошадей, имея от того коммерческую выгоду. Верно — продавал! Но зато Алехан ни одну свою лошадь не отправил на живодерню. Его кони состаривались в уютных стойлах, в дружной семье своих сыновей и внуков, получая полный рацион овса, как в пору беговой молодости. А когда умирали, их хоронили на хреновском кладбище: рысаков ставили в могилах на четыре копыта (стоймя!), с уздечкою возле губ, с седлами на спинах… И плакали над ними, как над людьми!

— Только не бить — лаской надо, — внушал Орлов конюхам. — Лошадь, полюбившая человека, сама наполовину как человек…

Орловские лошади, не зная кнута и страха, были общительными, сами шли к людям, теплыми губами, шумно фыркая, брали с ладоней подсоленные куски ржаного хлеба, смотрели умными глазами, как собаки, пытаясь понять, чего желает от них человек.

Так же не терпел Орлов и презренного слова «кличка»..

— Помилуйте, — обижался он, — это средь каторжных да воров существуют клички, а у моих лошадей только имена…

Имена он давал не с бухты-барахты, а разумно. Это уж потом появились жеребцы — Авиатор, Кагор, Бис, Спрут, Электрик, Шофер, Рислинг, а кобылы Ателье, Синусоида, Тактика, Браво, Субсидия, Эволюция… Орлов не давал лошади имени до тех пор, пока она не выявляла главной черты своего характера или стати. Имя свое лошадь должна была сначала заработать, а потом уже оправдывать всю свою жизнь'.

Вникнем, читатель, в характеры орловских лошадей:

Капризная, Щеголиха, Добрая, Павушка, Откровенная, Чудачка, Субтильная, Догоняй, Султанша, Цыганка, Ревнивая — это все кобылы, а вот имена жеребцов: Свирепый, Варвар, Изменщик, Залетай, Танцмейстер, Умница, Барс, Лебедь, Богатырь, Горностай, Мужик… Именно этот Мужик и привлек внимание Орлова Чесменского.

— До чего же ровно бежит! — воскликнул он. — Ну, будто холсты меряет. Не бывать ему в Мужиках — быть ему Холстомером!

Холстомер и стал главным героем повести Льва Толстого… Старая Россия знала лишь 'проезды' на лошадях по улицам городов в праздники — вроде гуляния. Орлов ввел в нашу жизнь бега и скачки, в которых до самой смерти участвовал лично, делая ставки не на деньги, а на румяные калачи, которые с большим удовольствием и надкусывал в случае своей победы. Бешеный аллюр орловских рысаков продолжается и поныне…

Ему было под пятьдесят, когда он женился на молоденькой Лопухиной. Жена оказалась не под стать ему: больше молилась и вскоре умерла, оставив ему дочь. Орлов всегда жаловался:

— Даже нарядов не нашивала. В икону ткнется — и все тут! В дерюжном бы мешке такую таскать… Нет, это не по мне!

Ему больше нравилась его старая метресса Марья Бахметева, с которой он жил как собака с кошкой, и они то разводились с громом и молниями, так что вся Москва бурлила, то снова съезжались, дружески иронизируя по поводу своих 'разводов'.

— Эх, Алешка! — говорила Марья. — Шумишь ты, а ведь от меня никуда не денешься… Для всех ты граф Чесменский, а для меня ты князь Деревенский! Лучше б ты подарил мне что-либо…

К дочери Орлов относился деспотично. Если его навещал человек, достойный уважения, он призывал к себе юную графиню:

— Вишь, гость-то каков! Или мы тебя, никудышную, сейчас с кашей съедим, или… мой полы в честь гостя приятного!

Графиня тащила ведро с водой, устраивала поломытие.

— Да не так моешь! — кричал на нее отец. — Не ленись лишний раз тряпку-то выжать… Это тебе не богу маливаться!

Тургеневский герой, однодворец Овсянников, вспоминал: 'Пока не знаешь его, не взойдешь к нему, боишься, точно робеешь, а войдешь — словно солнышко пригреет — и весь повеселеешь… Голубей- турманов держал первейшего сорта. Выйдет, бывало, во двор, сядет в кресло и прикажет голубей поднять; а кругом на крышах люди стоят с ружьями против ястребов. К ногам графа большой серебряный таз поставят с водою: он и смотрит в воду на голубков… А рассердится — словно гром прогремит. Страху много, а плакать не на что: смотришь — уж и улыбается.

Совсем иное впечатление производил Орлов на иностранцев.

Англичанка мисс Бальмонт признавалась, что при виде Алехана все ее тело охватила дрожь ужаса, а когда ей следовало поцеловать Орлова в изуродованное лицо, она чуть не упала в обморок. Чесменский герой казался нежной мисс каким-то чудовищем, и ей было странно видеть, как средь азиатской роскоши свободно и легко двигался этот 'дикий варвар' в распахнутом на груди кафтане, с повадками мужика- растяпы и при этом носил на руках чью-то маленькую, чумазую девочку, которую он нежно целовал, и еще приплясывал, забавляя ребенка: