текли арыки, а на пересечениях были высажены цветами большие круглые клумбы, окантованные по окружности торчащими из земли углами красных кирпичей. Вдалеке виднелась столовая, а напротив больничный барак.

Дверь больницы отворилась, оттуда вышел Васька Чахотка и направился к ближайшему арыку. На шее у него висело полотенце, а в руках он нес мыльницу и зубную щетку с порошком. Подойдя к арыку, Васька начал приводить себя в порядок.

В это время с противоположной стороны показался Хасан. Он важно шагал к этому же арыку, а двое сопровождающих его чеченцев, согнувшись в три погибели, на вытянутых руках несли его туалетные принадлежности. Подойдя к арыку, Хасан пренебрежительным толчком ноги отбросил Ваську в сторону, встал на его место и как ни в чем ни бывало принялся наводить марафет.

Совершенно дикое оскорбление вора в законе, да еще к тому же исходившее от фраера, пусть даже он и хан, вызвало в Ваське законную ярость, и он моментально со всей силы вмазал ногой в спокойную, расплывшуюся от самодовольства физиономию Хасана, наклонившегося в этот момент над арыком. Даже телохранители не успели среагировать в то мгновение, когда кинжал Хасана, сверкнув на солнце, вонзился в Васькино тело. Вырвав из Васьки кинжал, аккуратно обтерев его полой халата, Хасан невозмутимо продолжил водную процедуру.

Рев, от которого содрогнулись хилые саманные стены нашего барака, заставил вздрогнуть даже чеченского главаря. Если казахи и узбеки безропотно влачили свое жалкое существование, боясь лишний раз выйти из барака, чтобы не попасть на глаза чеченцам, то московская публика, не привыкшая к такому обращению, забурлила, как кратер действующего вулкана. И воры, и мужики были едины в своем порыве. Ваську уважали все. Увидев его худое и беззащитное тело, подрагивающее в последних конвульсиях, толпа с ревом бросилась на саманную стенку барака, которая без особого труда вывалилась наружу. На ходу отрывая от нар доски и вышибая из окон решетки, каждый вооружался как мог. Правда, ножей не было ни у кого. В процессе этапа неоднократные обыски лишили всех холодного оружия.

Неуправляемая, яростная толпа вывалила на зону. И куда вдруг подевалась невозмутимая походка Хасана? Мгновенно оценив ситуацию, он, как кенгуру, прыгнул в сторону и вместе с телохранителями опрометью бросился к своему бараку. Чеченцы, находившиеся на зоне, моментально разбежались, юркнув в ближайшие от них двери. Толпа, стихийно разделившись, хлынула за ними.

Влетая в очередной барак, разъяренные москвичи срывали одеяла со спрятавшихся под ними азиатов и, узнавая чеченцев по усам, тут же обрушивали на них град ударов досками, железными прутьями решеток, и всем, что попадало под руки. Кровь вперемежку с мозгами забрызгивала стены. Тела несчастных уже давно не шевелились, а удары не прекращали сыпаться, превращая изувеченные трупы в однородную кровавую массу.

Насмерть перепуганные казахи и узбеки в панике залезали под нары, хотя их беспокойство ничем себя не оправдывало. Перепутать было невозможно, так как они носили усы, свешивающиеся вниз, в то время как у чеченцев усы стрелками торчали в стороны. Буквально за несколько минут около двадцати чеченцев были убиты. Остальные успели добежать до своего барака и забаррикадировались там. В их числе оказался и Хасан.

В зону въехали пожарные машины. Мощными струями пожарники пытались локализовать обстановку. С вышек строчили пулеметы. Но никто не обращал на это никакого внимания. Если даже водяной смерч и сбивал кого-то с ног, то, проехав на заднице под напором воды определенное расстояние, он вскакивал на ноги и продолжал бежать к своей цели. А пулеметы наверняка палили вверх. По зоне метался начальник лагеря в сопровождении кучки надзирателей, уговаривая на ходу прекратить побоище. Но реакции на его мольбы не было никакой. Стихия бушевала.

Значительная часть нашего этапа сгрудилась возле чеченского барака. Несколько человек, попытавшихся сунуться в дверь, были тут же выброшены назад с проткнутыми животами. В дверях насмерть стояли чеченцы с ножами, похожими на средневековые мечи. Рев толпы раздался с удвоенной силой. В окна и дверь барака тучей полетели кирпичи, вырванные из клумб. Стекла вместе с рамами посыпались внутрь.

- Поджигай барак! - повис в воздухе истошный крик. - Спички сюда!

- Ребята! Что вы делаете? - раздался умоляющий голос начальника лагеря. - Смотрите какая жара! Сгорит весь город!

Не обращая на него внимания, около двери уже разжигали сухие доски.

- Братцы! - заорал начальник. - Беру командование на себя. Вот записка завхозу! - лихорадочно царапал он на бумажке. - Бегите, он выдаст вам ломы. Ломайте простенки между окнами и тогда ныряйте туда все сразу! Мне эти чеченцы вот уже где сидят! - показывал он, проводя ладонью себе по горлу.

Кто-то сбегал за ломами, и началась лихорадочная работа. Но чеченцы тоже не сидели без дела. Пока наши парни ломали переднюю стену барака, они выскакивали из противоположных окон на запретную зону.

Увидев бегущих по запретной зоне в направлении вахты чеченцев, часть толпы бросилась следом. Но пулеметные очереди с вышек отсекали преследователей от преследуемых. Тогда в запретку полетели кирпичи. С размозженными головами сыпались чеченцы на свежевспаханную землю. До вахты удалось добежать только одному - Хасану. Надзиратели, вцепившись в дверь, держали ее нараспашку, чтобы Хасан без малейшей задержки мог проскочить. В тот момент, когда он занес ногу, чтобы перескочить порог, несколько трофейных, изъятых у чеченцев ножей, вонзились ему в спину. Надзиратели, схватив Хасана за руки, стремительно втащили его на вахту.

До больницы Хасан не доехал. Он умер в кузове грузовика.

Жизнь на зоне стала прекрасной, как в сказке. Казахи и узбеки перестали бояться выходить из своих бараков. Вечером, после работы, улицы зоны превращались в многолюдный и шумный «бродвей». Старики рассаживались вдоль арыков, покуривали трубки и мирно беседовали. Молодежь собиралась кучками и пускала по кругу самокрутки с кошкарским планом (анаша). Публика среднего возраста, вдыхая свежий вечерний воздух, гуляла между вновь восстановленных цветочных клумб, резалась в нарды на лавочках. Из клуба доносились звуки домры. Старожилы зоны подходили к москвичам и, счастливо улыбаясь, предлагали откушать самые вкусные продукты из своих передач: бешбармак, чебуреки, шаурму. Все домашнего приготовления.

Не дожидаясь конца карантина, нас расселили по баракам, так как карантинный блок остался без фасадной стены и остро нуждался в восстановлении. На следующее утро вежливо пригласили на работу. После длительного вояжа в телячьих вагонах это предложение вызвало восторг. Боря Чуб и двое его друзей тоже поехали подышать свежим воздухом, хотя работа им не светила из-за воровского статуса. Мне же, пока я на стажировке, сам Бог велел поразмяться.

На работу возили в два места: на свинцовый завод и в каменный карьер. Мы попали в карьер. Работа была немудреная. После взрыва скалы нужно было кувалдой разбивать чрезмерно большие камни, грузить их на тачки и отвозить на погрузочную площадку, куда подгонялись грузовики.

Все оказалось не так просто. С увлечением принялся я лупить по огромной глыбе, но ничего не получалось. Мелкие осколки разлетались в разные стороны, сама же глыба раскалываться не хотела никак. Подошел аксакал. Взял у меня из рук кувалду. Осмотрел и потрогал камень со всех сторон. Нашел какую-то точку, размахнулся и не очень сильно ударил в найденное место. Глыба развалилась пополам. С каждой половинкой он расправился аналогичным способом.

Через некоторое время я тоже овладел мастерством молотобойца. Громадные камни, как орешки, лопались под моими точными и ловкими ударами. Мне ужасно нравилось это занятие. Качаешь мышцы, да еще получаешь моральное удовлетворение. Мы очень удивлялись, глядя на местных жителей. Такая дикая жара, а эти недоумки работают в халатах и шапках. Да еще хлещут кипящий чай. Ни один из них ни разу не сунулся в арык, чтобы насладиться живительной прохладой и смыть с себя пот и пыль.

Зато москвичи, скинув с себя всю одежду до трусов, все, как один, принялись загорать под палящими лучами солнца, прихлебывать из арыка холодную, текущую с гор воду, полоскать в ней свое разгоряченное тело. К вечеру московский этап превратился в вареных раков, а утром половина из нас поливала соплями свои постельные принадлежности, задыхалась в кашле, металась в бреду и беспрестанно поминала непристойными выражениями непривычный для российского контингента климат.

Срок мой прошел довольно быстро. В декабре 1950 года я уже катил в свою Москву. Предновогодняя Москва! Что может быть прекраснее для человека, только что вырвавшегося из-за колючей проволоки?…

- Сека, ну чего разлегся? Давай терца запишем! Четыре колоды уже готовы, а ты все валяешься! - грубейшим образом оборвал мои воспоминания Колючий. - Вон! Народ уже шпилит!

Рядом Витя, Язва, Кащей и подсевший к ним вор по кличке Жаренный вовсю резались в очко. Еще две группы заядлых картежников, дислоцирующиеся на нарах в разных концах камеры и со всех сторон окруженные болельщиками, озабоченно лупили картами по подушкам, игравшими роль столов. Настоящий же стол стонал от отчаянных ударов по нему фишками домино. Рядом от каждого удара подпрыгивали на доске шахматы. Публика интенсивно проводила свой досуг

.- Давай запишем! - ответил я, с удовольствием предвкушая бурную реакцию моего, теперь уже почти постоянного партнера.

- Братва! Кто знает, сколько примерно нам здесь торчать? - раздался взволнованный голос с нижних нар.

- До зимы! - поступил спокойный ответ сверху. - Как земля замерзнет, так по зимнику и попрем. А пока успокойся. Отдыхай! Куда