все еще дышит! – Петиллий встряхнулся и полностью пришел в себя. Он бросил взгляд на равнину, куда сейчас переместилось сражение, – равнину, усеянную трупами людей и лошадей. Британскими трупами. ~ Помоги мне перенести его под то дерево, – сказал он Квинту.

Копье Навина вонзилось глубоко в предплечье Луция, задев легкое. Квинт и Петиллий перебинтовали рану тугой повязкой из нижней рубахи Луция и остановили кровотечение, затем осторожно перенесли его в сторону. Дышал он прерывисто, но сердце прослушивалось хорошо.

– Твой конь-мертв, – сказал Квинт легату. Возьми моего.

Легат кивнул и вскочил на Ферокса.

– Следуй за мной так быстро, как сможешь! – крикнул он и поскакал в сторону продолжающейся бойни.

Когда Квинт пешком достиг поля сражения, битва уже почти закончилась. Самоуверенность британцев обратилась в ужас. Они бросились бежать, хотя королева хрипло призывала их продолжать биться. Но их охватила слепая паника, и когда в своем безумии, они обратились в бегство, путь к отступлению им преградили собственные громоздкие повозки. Повозки, заполненные женщинами, приехавшими полюбоваться зрелищем.

Так работа легионов значительно облегчилась, и они исполнили ее с беспощадным совершенством.

Были убиты тысячи британцев, и к вечеру этого дня стоны умирающих сменились тишиной, прерываемой лишь протяжными причитаниями – кельтским погребальным плачем.

Ибо Боадицея тоже лежала мертвой на земле, среди своего народа. Щит был подложен ей под голову, рядом – копье, золотые волосы распущены. Лицо, ужасное в ярости, было сейчас спокойным, бледным и мирным. Когда она увидела, как пал последний из ее людей, то не стала дожидаться римского плена.

На ее груди был спрятан флакон с ядом, и она проглотила его содержимое.

Она умерла на старой британской дороге к северу от поля битвы, и не было рядом с ней никого, кроме дочерей и четырех старых иценов, ее родичей. И эти причитания двух принцесс раздавались эхом римской победы.

Римляне не тревожили их. Этого добился легат Петиллий. Светоний не намеревался быть столь милостивым. Несмотря на свой великий триумф, он был в бешенстве из-за того, что Боадицея избежала плена. Он хотел, по крайней мере, схватить принцесс, и протащить для примера по земле труп мятежной королевы.

Петиллий имел мужество противостоять губернатору, показывая, что подобные действия превратят Боадицею в мученицу, и зажгут в британцах пламя ненависти столь жаркой, что римляне лишатся надежды править здесь мирно.

– Покажи им, что римляне могут быть милосердны, – умолил он.

Светоний неохотно согласился позволить оплакать королеву, пока он не решит, что делать с принцессами. Но раньше, чем он решил, те исчезли. Все шестеро положили тело королевы в повозку и укатили по какой-то тайной тропе через лес, чтобы похоронить ее согласно своим обычаям.

Когда смертные причитания принцесс еще оглашали равнину, Квинт и Петиллий пошли за Луцием, ведя с собой носильщиков. Луций лежал под тем деревом, что его оставили, изо рта его вытекала кровь, но он взглянул на них, силясь улыбнуться и спросил: «Мы победили?» – Победили, – сказал Петиллий. – Наиболее славный триумф над худшими врагами, что знал Рим. Благодарение богам! Похоже, мы потеряли не больше четырехсот человек, а британское войско полностью разбито, и Боадицея мертва.

– Хорошо, – болезненно выдохнул Луций, он повернулся к Квинту. – Удивлен, верно? – Ты никогда не ожидал увидеть, как я умираю геройской смертью! – в его слабом голосе послышалась тень горькой насмешки.

Петиллий сделал знак носильщикам, и те осторожно уложили Луция на носилки.

– Уверен, что ты не умрешь, Луций Клавдий, – мягко сказал легат. – Ты будешь жить, и знай, что твой нынешний храбрый поступок искупил все, что ты сделал раньше. Это забыто.

Луций вздохнул, смежил глаза. Носильщики прокладывали путь среди окровавленных трупов. Петиллий и Квинт шли рядом. Неожиданно Луций заговорил снова – Смутно, почти бессознательно.

– Но я сегодня вовсе не сражался. Я выжидал на холме и смотрел, пока не увидел, что легат в опасности, и только тогда я забыл свой страх.

– Знаю, – сказал Петиллий. – Забыто все, что было до убийства вождя триновантов.

– Я патриций. Я из рода божественного императора Клавдия, – продолжал тот, не обращая внимания на слова Петиллия. – Я не был рожден быть простым солдатом в варварской стране. Я был несчастен… полон ненависти и страха… ненависти и страха…

– Молчи! – резко приказал Петиллий, и слабый голос оборвался, хотя затрудненное дыхание все еще слышалось.

В глазах Квинта защипало, при мысли о том, что Луций может умереть, в горле появился ком. Он не пытался понять то смешение пороков, от которых страдал Луций – от себялюбия, от трусости, от высокомерия – весь этот гнойник, который был отсечен одним бескорыстным, храбрым ударом. Он чувствовал только жалость и прежнюю привязанность, ныне очищенную от презрения.

Они уложили Луция на постель из листьев, на краю лощины среди других раненых, лекарь Четырнадцатого легиона осмотрел его рану при свете факела и дал молодому человеку сильного снотворного.

– Думаю, он может выжить, – сообщил он Петиллию, – хотя утверждать слишком рано. Эй! – добавил лекарь, поглядев на Квинта. – Центурион, ты же весь в крови. Это твоя или британская?

Квинт удивленно осмотрелся и увидел, что его левое бедро и нога покрыты сплошной коркой запекшейся крови.

– Я не заметил, – сказал он, хотя и припоминал теперь жалящую боль, которую почувствовал в ноге.