считаются. Почему же мы, контактируя с руководящими работниками, должны априори исходить из недоверия к ним, а не наоборот? Надо, думаю, всеми силами стремиться к тому, чтобы превратить формальный «визит вежливости» в беседу по существу, которая даст полезную информацию, государственный взгляд на проблему, умную мысль, дельное соображение, реалистический подход. Я уж не говорю о том, что бесценность такой информации сочетается с величайшим моральным облегчением, которое мы получаем, поговорив с толковым и объективно настроенным руководителем, освободившись от предвзятого, несправедливого к нему отношения.
5. Бывает и так, что герой по каким-то причинам не желает быть героем, не хочет с нами говорить и объясняться. Настаивать или нет? Вопрос очень сложный, в каждом конкретном случае решаемый, вероятно, самостоятельно.
Если от беседы уклоняется положительный герой, я никогда его не принуждаю, пока не выясню причин отказа. В них, в этих причинах, может скрываться и какая-то существенная деталь, индивидуализирующая героя, и черта его характера, и даже тема, которую мы, нащупав, не должны упускать.
Так случилось с А. Черняевым, токарем завода «Красное Сормово». Он был всеми признанным передовиком, давал в месяц 200 нормо-часов вместо положенных 150, взял обязательство выполнить пятилетку за три с половиной года. Портрет Черняева постоянно висел на Доске почета, и мне совершенно официально рекомендовали его в качестве героя материала. И вдруг Черняев выразил — цитирую по очерку[32] — «искреннее недоумение по поводу того, что он должен быть героем статьи. Скромность? Да, безусловно. Человеческие качества Черняева были высокой пробы и мешали ему считать себя „достойным“, хотя другие в его достойности не сомневались. Однако помимо скромности я увидел еще откровенное смущение. Было похоже, что не товарищей стеснялся Черняев, а самого себя. Какой-то внутренний конфликт терзал его душу…» Какой же? Я принялся настойчиво выяснять и в конце концов узнал, что Черняев мог давать ежемесячно не 200 нормо-часов, а порядка 500, но не давал, потому что его искусственно сдерживали! «В этом и кроется. — написал я потом в очерке, секрет его смущения. Фактически, беря обязательство, он закрепил своей подписью то, что делал без подписи. Он как бы констатировал тот факт, что был хорошим рабочим, и торжественно обещал остаться им в будущем. Тоже немало! И все-таки недостаточно для душевного покоя Черняева. „Неудобный“ вопрос возникал у него, как сейчас он возникает у читателя: ударничество это сохранение человека в прежнем, пусть даже превосходном качестве или непременный его рост? Старший мастер участка Владимир Сергеевич откровенно сказал: „И до обязательства, и после Черняев на пахаря не походил. Как работал, так и работает“. Портреты, красочные графики, президиумы, слеты все это вдруг обрушилось на Черняева, а он искренне не понимал: за что? За одну только подпись?..»
Возникала тема, тема «пороха», который находится, увы, в «пороховницах», почему-то не используется предприятием, рождая нравственные издержки даже у таких прекрасных рабочих, как А. Черняев, — и все это стало понятно мне, когда я попытался выяснить причины его отказа быть героем материала. Потом по моей просьбе его просто-напросто обязали сесть передо мной на стул, а уж как мне удалось разговорить Александра — вопрос особый, я еще вернусь к нему.
Хуже дело, когда отказ поступает от отрицательного героя или человека, с ним связанного. Тут даже «обязывать» невозможно: будет молчать! И между прочим, имеет на это полное право. В таких случаях я не настаиваю на разговоре. Иногда позволяю себе «по-хорошему» заметить: мол, товарищ, наша беседа скорее в ваших, чем в моих интересах, и вы, а не я должны искать наших встреч. Писать, мол, я все равно буду, и, если вы не пожелаете сегодня воспользоваться своим правом на защиту, завтра рискуете опоздать!
Действует. Не всегда, но довольно часто. А почему? Представим себе на мгновение: к нам является корреспондент центральной газеты, чтобы разобраться в наших не очень приятных делах. Чисто психологически наш первый порыв — если не оправдаться, особенно в тех случаях, когда это сделать трудно, то отказаться от встречи, от разговора. Конечно, это глупо. Однако порыв-то естественный! И дело здесь вовсе не в примитивном страхе. Люди примиряются с наказанием, если знают, что оно заработано. Их страшат журналистское преувеличение, предвзятость, способные привести к незаслуженному, несправедливому наказанию, которое по сумме «грехов» как раз не следует.
Стало быть, одно из двух: или еще больше насторожить героя, сказав ему, что все равно мы будем писать, и он, сейчас не защитившись, потом никогда не оправдается, или попытаться снять его недоверие к нам, честно выложить всю сумму претензий, попросить список лиц, способных его защитить или смягчить вину, и гарантировать нашу объективность при сборе материала. И тогда он пойдет на разговор, если подчинится здравому смыслу.
Я сказал «одно из двух», хотя, конечно, жизнь богаче, она может ввергнуть нас в самые различные ситуации, для выхода из которых придется пользоваться, положим, синтезом двух указанных способов или придумывать третий, четвертый, пятый — им нет числа.
6. В командировках мы часто попадаем под гласный или негласный надзор наших хозяев, точнее сказать, под их «опеку», то ли из соображений гостеприимства, о чем я уже говорил, то ли из соображений превентивных, то есть предупреждающих неожиданные ситуации. Мы ходим, работаем, едим в столовой вместе с «гидом» — человеком, как правило, милым и добрым, специально прикомандированным к нам руководителями коллектива. Так происходит и в тех случаях, когда мы собираем негативный материал, и в тех, когда позитивный. А вдруг нас кто-то невзначай обидит? А вдруг нам что-то понадобится оперативно? А вдруг кто-то скажет нам «лишнее» — а где этого «лишнего» не бывает? — и еще много всевозможных «а вдруг».
Что делать? Ведь работать нам при всей симпатичности «гида» в его присутствии очень трудно: ни откровенного вопроса задать герою, не поставив его в неловкое положение, ни откровенного ответа получить, ни посмотреть «что хочется», ни отказаться от смотрин того, «чего не хочется», а у «гида», как правило, своя программа…
Так вот я никогда не протестую и никогда не возмущаюсь, боясь обидеть своих хозяев, вызвать у них ненужные подозрения, недоверие к себе, неприязнь, которые очень осложнят работу. Зато на собственном опыте убедился: смирение журналиста приводит к тому, что хозяева скоро к нему привыкают. Люди на производствах, право же, все заняты, бездельников мало, а если и есть таковые, пригодные для роли «гида», то и у них личных забот по горло. Короче говоря, через какое-то время «гид», извинившись, исчезает, и мы оказываемся предоставленными сами себе.
Когда я приехал на «Красное Сормово», то в первый день, знакомясь с заводом, я был «сам-пят», на второй день — с единственным «гидом», и то лишь до середины дня, а вечером, гуляя по заводской территории, даже ухитрился заблудиться. Зато на третий день о моем существовании вообще забыли, я всласть работал, стараясь напоминать о себе только в крайних случаях.
Впрочем, если ситуация складывается сложно, и тема острая, и забрало мы подняли, тогда, по-моему, надо решительно потребовать у руководства предоставления журналисту самостоятельности. Обычно такого рода требования немедленно выполняются, и от гласной опеки не остается и следа. Но чье-то «ухо» нас все равно слышит, чей-то «глаз» постоянно видит, и забывать об этом категорически нельзя. Журналистика — довольно вредное производство. Учитывая это обстоятельство, мы должны пить молочко, и только молочко, чтобы спокойно работать в любых реально существующих условиях.
Вот, пожалуй, и все «узелки», которые я считаю необходимым завязать себе на память.
От техники сбора материала, проще говоря, от того, как мы работаем, зависит, полагаю, качество идущей в блокнот информации. Если журналист неряшлив, теряет, забывает, опаздывает или просто бездельничает на глазах у людей, возникает всеобщее ощущение его несерьезности, необязательности и неважности дела, во имя которого он приехал. И те, с кем он общается в процессе сбора материала, оказываются перед дилеммой: сказать ли правду или соврать, дать истинный документ или липовый, явиться на беседу или не явиться, исполнить просьбу или пренебречь?
Дилемма, как известно, содержит два взаимоисключающих понятия, из которых надо выбрать одно. И это «одно» может быть не в пользу журналиста. Стало быть, нельзя давать ни малейшего повода думать, что наша работа не важна и не обязательна. Для того чтобы командировка привела к положительному результату, мы просто обязаны личным примером демонстрировать окружающим нашу четкость,
