Мне стоило большого труда внушить моим коллегам и убедить самого императора, что Кэмпбелл- Баннерман только перефразировал в приложении к Думе поговорку, которая выражала в предреволюционной Франции незыблемость монархического принципа: ' Le roi est mort: vive le roi!'
Вместо того чтобы принять путь, указанный английским первым министром, кадетские лидеры призвали большую часть депутатов сделать весьма необдуманный шаг. Сто девяносто членов Думы собрались в Финляндии под председательством Муромцева и подписали призыв к русскому народу, который известен под именем ' Выборгского воззвания'.
В этом воззвании правительство обвинялось в том, что оно преследует Думу за требование принудительной экспроприации земель в пользу крестьян. В то же самое время русский народ призывался к защите прав народных представителей путем отказа от уплаты податей, отправления новобранцев в армию и признания займа, который правительство должно было заключить без согласия Думы. Воззвание заканчивалось словами, которые могут рассматриваться как призыв к революции: 'Итак, ни одной копейки в казну, ни одного солдата в армию; будьте тверды в вашем отказе; защищайте ваши права все, как один человек; никакая сила не может сопротивляться непоколебимой воле народа. Граждане, в вашей неизбежной борьбе мы, которых вы избрали, будем вместе с вами'.
Столыпин правильно сделал, что не отнесся серьёзно к Выборгскому воззванию. Он позволил подписавшим воззвание вернуться в Петербург и только для соблюдения формы выдвинул против них судебное обвинение, которое имело своим результатом лишение главных кадетских лидеров участия в выборах в будущую Думу. Милюков, не будучи депутатом, не подписал Выборгского воззвания и поэтому избегнул преследования.
Другой видный кадет, Родичев, был в это время в составе делегации в Лондоне и благодаря этому избежал судьбы своих товарищей.
В то время как кадеты призывали народ к пассивному сопротивлению правительству, социалисты попытались прибегнуть к средству, которое оказалось столь успешным в 1905 г.: они организовали всеобщую стачку. Её постигла не лучшая участь, чем выборгское воззвание, так как она была быстро подавлена.
Более серьезными представляются военные бунты, которые вспыхнули в это время в различных частях империи. Уже в июне начались беспорядки в одном из полков гвардии и, что особенно обеспокоило императора, так это тот факт, что он сам получал своё военное образование в этом полку – Преображенском – и считал его особенно преданным монархии. Однако эти беспорядки не носили политического характера и были вызваны дефектами командования, ввиду чего представилось возможным быстро принять необходимые меры к их прекращению. Но в конце июля и в начале августа беспорядки были вызваны революционной пропагандой и вылились в опасные восстания в Кронштадте и в Свеаборге, недалеко от столицы.
Я отчётливо вспоминаю, насколько труден был этот период для Столыпина, который только что пришёл к власти и не имел ещё времени освоиться с деталями своих новых обязанностей.
Русская армия после поражения на полях Маньчжурии как раз возвратилась в это время обратно на свои квартиры.
Неудачи, ею испытанные, вызвали естественным образом уменьшение уважения со стороны солдат к офицерам, и, кроме того, она прошла по обширным городам Сибири, где революционное движение 1905 года приняло громадные размеры. Большинство солдат принадлежали к крестьянскому классу и, следовательно, представляли весьма благодатную почву для пропаганды социалистов в интересах их аграрной кампании.
Во время кронштадтского восстания я имел случай впервые наблюдать самообладание императора и его способность сохранять спокойный вид перед лицом столь важных событий. Эта способность к самообладанию, которая была ему свойственна в величайшей степени даже в самые трагические моменты, вызывала разнообразные и часто неправильные толкования. Она рассматривалась как доказательство некоторой врожденной черствости и даже отсутствия моральной чуткости. Такое, например, объяснение даётся д-ром Диллоном в его книге 'Россия в упадке'.
Но, наблюдая не один раз императора Николая в различные критические моменты, я убеждён в полной ошибочности этого мнения и хочу показать в правильном свете эту черту характера моего несчастного государя.
В тот день, когда восстание достигло своей кульминационной точки, я был у императора с моим еженедельным докладом о делах министерства. Это происходило в Петергофе, на императорской вилле, расположенной на берегу Финского залива против острова, на котором находится Кронштадтская крепость, всего в пятнадцати километрах от неё. Я сидел перед императором за маленьким столом, находящимся перед окном с видом на море.
Из окон можно было ясно различить линии укреплений, и в то время, когда я излагал императору различные интересные вопросы, мы отчётливо слышали канонаду, которая, казалось, возрастала с минуты на минуту.
Он внимательно слушал и, как обычно, задавал вопросы, интересуясь мельчайшими деталями моего доклада.
Я не заметил на его лице ни малейшего признака волнения, хотя он знал, что в этот момент решалась судьба его короны всего в нескольких километрах от места, где мы находились. Если бы крепость осталась в руках восставших, не только положение столицы становилось бы весьма опасным, но судьба его самого и его семьи была бы не менее опасна, так как пушки Кронштадта могли бы помешать всякой попытке бегства по морю.
Когда мой доклад был закончен, император некоторое время спокойно смотрел в открытое окно на линию горизонта.
Со своей стороны я был глубоко взволнован и не мог удержаться, даже с риском нарушить правила этикета, от выражения моего изумления перед его невозмутимостью.
Император, видимо, не разгневался на моё замечание, так как, подняв на меня глаза, полные той чрезвычайной мягкости, которая столь часто описывалась, произнёс слова, глубоко врезавшиеся в мою память:
'Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею твердую и полную уверенность, что судьба России, точно так же как судьба моя и моей семьи, находится в руках Бога, который поставил меня на моё место. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей, полагая, что никогда я не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой он мне вверил'.
