разбита.

– Бровь – не жизнь, склеим, – афористично отозвался Максим Максимыч. – Подымай ходули, Микишка, идем тебя в форму приводить.

Они ушли в ванную комнату. Мы с тетей переглянулись, я пожала плечами, но ничего больше сказать не успела, потому что из ванной послышался душераздирающий вопль, грохот бьющейся посуды, а потом хохочущий баритон Максима Максимыча раскатился:

– Да куда ж ты полез, щучий сын? Это ж тебе не бритва! Это ж тебе фен!

После того как инцидент в ванной был исчерпан, осколки от разбитой зеркальной полочки собраны в совочек и выброшены, а Максим Максимыч от лица Микиши торжественно пообещал купить новую вещь взамен утраченной, мы сели обедать. Тетушка была, видимо, напряжена, посматривала на Максима Максимыча косо, а я все откладывала начало разговора. Хотя, если честно, для меня было очевидно, что приехали они сюда не просто так.

Наконец я произнесла, глядя на то, как уписывает еду за обе щеки Максим Максимыч и анемично, по кусочку, питается Микиша:

– Я так понимаю, Максим, что письмо писал не ты?

Он поднял голову, продолжая жевать и уставившись на меня смеющимися глазами, а потом пробубнил:

– То есть как это – не я?

– Рука не твоя.

– А ты что, сеструха, руку мою знаешь, что ли? Мы ж тово... не виделись! Ни разу.

– Во-первых, попрошу тебя не фамильярничать, а во-вторых, у меня есть основания утверждать, что писал не ты. Вот, к примеру, он мог писать. Но уж никак не ты.

Максим Максимыч перестал жевать. На его лице появилась задумчивость. Видимо, он относился к категории тех представителей хомо сапиенс, которые не могут делать сразу два дела вместе. К примеру, жевать и размышлять. За задумавшегося собрата ответил Микиша, и я впервые услышала его голос, и он оказался вполне соответствующим внешности этого длинного и тощего, чем-то напоминающего булгаковского Коровьева, парня:

– Но ведь в самом деле не ты писал, Макс, а я. А ты только хохотал. Мы с тобой в «Буратино» сидели, – довольно пискляво произнес Микиша.

Максим Максимыч сморщился и отвернулся:

– Не упоминай при мне эту сивушную забегаловку! Чтоб я туда... да я туда... да ни ногой!

– На прошлой неделе уже ни ногой обещал, – насморочным тонким голосом доложил Микиша. – А только ты, Макс, говоришь, а не делаешь.

– Смотри у меня! – пригрозил тот.

– В целом понятно, – резюмировала я. – Как я вам и говорила, тетушка, писано в кабаке. Наверное, любезный Микиша вкушал шоколад. Что вкушал Максим Максимыч, тоже несложно догадаться, особенно если учесть, что он не помнит момента написания письма.

– Я вообще люблю сладкое, – доложил Микиша. – Я, это... много сладкого ем. Углеводы способствуют интенсификации интеллектуальной конъюнктуры.

Максим Максимыч даже подавился, когда Микиша, ни разу не запнувшись, выговорил вот это ужасающее: «...интенсификации – интеллектуальной – конъюнктуры». Я перевела взгляд с тетушки на Микишу и произнесла:

– Да, видно, в самом деле писали вы, молодой человек. Судя по всему, вы достаточно образованны. Кстати, у вас в самом деле есть склонность к депрессии?

– Откуда вы знаете? – вскинул глаза тощий парень.

– Да так. Провела графологическую экспертизу вашего чудного послания.

Максим Максимыч засопел и заерзал на стуле.

– Не надо при мне произносить таких слов, – сказал он. – Такие слова я все время от Грузинова слышал. Хреновые это слова.

– Грузинов – это, надо полагать, – работник правоохранительных органов. Не так ли, братец? – сухо спросила я. – Ты уже во второй раз его поминаешь всуе.

– Да, следак, – прохрипел Максим Максимыч. – Мусорный тип. Отстойный человечишка.

– Ну, судя по тому, что ты с ним вообще контачишь, он о тебе не лучшего мнения. Вот что, дорогой мой. Уж коли ты пришел и расположился, дай-ка мне сюда свой паспорт. И вас, молодой человек, кстати, тоже попрошу.

Микиша почему-то сконфузился и завернул голову едва ли не под мышку, как стеснительный деревенский гусь – под крыло. Максим Максимыч фыркнул:

– А и не надо у него паспорт-то смотреть!

– Почему это? – спросила я. – Все-таки я должна знать, что за люди пришли к нам в дом. А с вами, любезный родственник, мне и вовсе хотелось бы познакомиться по всей форме протокола: ФИО, прописка, семейное положение.

– З-зачем это? – без особого восторга осведомился братец.

– Для общего развития! – отрезала я.

Воцарилось молчание. Наконец Микиша вынул голову из-под «крыла» и спросил, смущаясь:

– А вы... это... не будете смеяться?

– А что такое?

Максим Максимыч, который вот уже с минуту хрюкал старательно, но с трудом удерживаясь от смеха, тут расхохотался, разгрохотался, врезав локтем по столешнице так, что едва не опрокинул весь обеденный стол.

– Да у него такое ФИО, что все время боком выходит! Такое имечко знатное! К тому же он кукурузу просто ненавидит.

– А к чему тут кукуруза?

– Да очень просто, – играя мясистыми щеками, принялся увлеченно объяснять Максим Максимыч. – У него имя-отчество: Никифор Семенович. Вот отсюда и Микиша. Имечко-то, конечно, подгуляло, но это еще ничего. А вот фамилия у него – Хрущ. Понимаете? А в сумме получается и вовсе смехотворно!

– Вообще-то я Хрущев, – промямлил длинный.

– Хрущев Никифор Семенович... Н-да, – протянула я, поймав на себе умоляющий взгляд Микиши. – Хрущев Н.С. Недурно. С такими паспортными данными тебе бы лет сорок назад жить. Никто бы и пикнуть не посмел, не то что протокол составить.

– Да уж я представляю... – весело заявил Максим Максимыч. – Стали бы при Никите-кукурузнике на Микишу составлять протокол: «Задержан за нарушение общественного порядка Хрущев Н.С. Означенный гражданин, будучи в общественном месте в нетрезвом виде, снял с ноги башмак и стал стучать им по столу, употребляя при этом нецензурные выражения...» За такой протокол того, кто его составил, под белы рученьки да в КГБ, а нашему Микише ничего бы и не было! Не то что теперь...

– А что теперь? – спросила я. – Проблемы? Правитель не тот? Кстати, Максим Максимыч, а у тебя какая фамилия? Не Охотников, надеюсь?

– У меня – девичья, – пробасил тот. – То есть материна. Кораблев я.

– Кораблев? А прописан в Волгограде?

– Ну да, – буркнул тот.

– Двадцать шесть лет?

– Яволь!

– Ладно, кушайте пока, – сказала я, вставая. – Я сейчас вернусь.

– Ты не за ментами? – иронично осведомился Максим Максимыч, однако я успела заметить, как в выпукло-серых, отцовских, глазах его мелькнул отнюдь не смешливый, напряженный огонек.

– Я сильно похожа на Иуду? – осведомилась я и с этими словами вышла из кухни. Мне вслед полетело интенсивное чавканье: братец с новыми силами взялся за трапезу.

Я села за компьютер, но прежде чем проделать то, за чем я, собственно, пришла, – задумалась. Максим Максимыч, шумный родственничек, и его спутник, застенчивый Микиша, уж слишком сильно напоминали мне