— Да все будет в порядке… сейчас же не тридцать седьмой! — Я думал о другом.
— Неужели вы думаете, что вас оставят в живых? Не будьте наивны, Алекс, он догадывается, что я вам все рассказал… он держит все дело под контролем… он же не дурак! Сначала кокнет меня, а потом — вас!
В этом у меня не было особых сомнений, и я холодно, словно с бородинского холма, обозрел всю диспозицию. Итак, последняя соломинка переломила спину верблюда, как веревочке ни виться, а конца не миновать, как вор ни ворует, а тюрьмы не минует, я сгорел, комедия окончена, и принцу Гамлету больше не жить в Эльсиноре. Хилсмен приходит в сознание, бьет тревогу, подключает Интерпол и французских коллег. Обыск в Хемстеде (никаких улик, все в тайниках), перепуганная миссис Лейн у подъезда, медленная смерть несчастного Чарли, оставшегося без пищи, прощайте, могилы королей, прощайте, Вестминстерское аббатство, Шерлок Холмс, пиво «Гиннес» и газовые фонари, я унесу с собой ваше тепло. Конечно, я отвык от Мекленбурга, но я не разлюбил его, я — частица его плоти… В Кале нас ожидает судно, на которое забирают Юджина. Нет, не забирают, я постараюсь выпустить его на свободу. Хватит лить кровь и крутить мясорубку, Алекс, ты создан для наслаждений, для звуков сладких и молитв. Ты отпустишь Юджина, иначе накажет тебя Бог, не гневи Его. Центру объяснишь, что он ухитрился выпрыгнуть с яхты и исчез, возможно, утонул. Что дальше? Срочно вылететь в Мекленбург. Опасно: Хилсмен и К° расставят сети, аэродромы контролировать легко. Поездом или авто проще, но долго, изведешься, пока доберешься до дома. Что мне грозит, если, выпустив Юджина, я рву на пароход к своим? Вряд ли Крысе известно о моих перипетиях в Брайтоне и на яхте, и глупо меня ликвидировать, оставив на свободе Юджина. К тому же Крыса далеко– далеко, туда мне дойти нелегко (а до смерти четыре шага), развалился, наверное, в кресле и читает свежую «Истину», купленную в киоске на Мосту Кузнецов, по которому он продолжает ходить пешком — не любит, чтобы его подвозили прямо к парадному подъезду, сходит у Мекленторга и прет вверх пешечком ради променада, рассматривая ножки пробегающих леди из Дома моделей. Опомнись, Алекс, не связывайся ни с какими пароходами, не будь идиотом, забудь о Кале, а дуй до соседнего порта, там ты его выпустишь… А что дальше? Дальше придется перейти на другие документы, которые ты перед операцией положил в атташе– кейс, сменить внешность (усы, борода, очки) и добираться до Мекленбурга через Берлин. Прямо из Кале до Булони, затем на поезде до Парижа. Хорошо бы в Париже в последний раз в жизни успеть прошвырнуться по Монмартру, заглянуть в «Ротонду» или в «Дом», в эти приюты гениев… Что тебе лезет в голову, безумный Алекс? Спасай свою шкуру, дурачина, хотя, конечно, жаль, что уже никогда — Nevermore! — не пороешься в книгах на берегу Сены, да и в хемстедский паб никогда не забредешь. Прямой поезд Париж — Берлин. Вряд ли за такой короткий срок французы сумеют организовать поиск. Французская полиция не будет обыскивать все поезда, уходящие из страны. В Берлине перейдешь в восточную часть через пункт Чарли, потом в Карлхорст, а дальше все элементарно просто. По прибытии в Мекленбург немедленно просить аудиенции у Бритой Головы, выкладываешь все как на духу. Но он потребует доказательств. Что ж, они будут. А может, оставить все как есть? Контакт в Кале со своими, и проследовать на судно вместе с Юджином. Но он идет на верную смерть. Кто тебе сказал? Хорошо, конечно, он понесет наказание, но это же не невинный агнец, это предатель. О Алекс, создание Близнецов, вечное метание из одной стороны в другую, хлипкая нерешительность. Перед тобой предатель родины. И от того, что он выдал Крысу, его вина только уменьшается. Кто тебе сказал, что он выдал? Он даже имени не назвал, одни намеки… Ты вычислил Крысу, ты, Алекс, ты! И не надо жалеть предателя, пусть его охмурила Крыса, но кто ему мешал пойти и доложить обо всех манипуляциях с «Мальборо»? Испугался, перетрухал, вот и затянули его в паутину! Отдать гада на корабль и самому следовать туда же — никакого риска, полный иммунитет, а дальше видно будет…
Побойся Бога, Алекс, зачем тебе выдавать Юджина? Человек запутался… Разве не могло такое произойти с тобой? Никогда. Никогда. Никогда в жизни. Все что угодно: пьянство, Черная Смерть, все земные и неземные грехи беру на себя, но только не предательство!
Я глянул в иллюминатор — береговые огни быстро приближались. На такой яхте не «эксами» заниматься, а путешествовать по Средиземному морю под ласковым солнцем, наслаждаться рыбалкой с борта, целовать любимую женщину, баловаться домашней кухней в приморских ресторанчиках, где хозяева считают своим долгом рассказать клиенту какую–нибудь байку, бродить по набережной, обняв Кэти (или кого–нибудь еще) за талию, выйти на рыбный рынок и съесть прямо у прилавка пару только что выловленных и легко засоленных голландских селедок (особенно хороши они в Остенде, сравнительно недалеко отсюда), поваляться на пляже, листая «Плейбой», вечером переодеться и прикоснуться к чему– нибудь возвышенному, допустим, пойти на «Волшебную флейту», помнится, в Венской опере, где все пропахло Габсбургами и нафталином, я чуть не заснул, и все из–за того, что трое суток безвылазно обучал агента элементарному шифроделу. Совсем раскуксился, выше нос, Алекс, в Мекленбурге ты не пропадешь, твои корни там, ты легко приспосабливаешься к новой жизни, неприхотлив и вполне проживешь на ржаном хлебе, картошке в мундирах, селедке иваси и ливерной колбасе. Пора подумать о воспитании Сережи, он совсем отбился от рук, прояснить отношения с Риммой, сделать вид, что ничего не произошло — не судить же рыцарю Черной Смерти о чужих грехах. Заняться благоустройством дачи, кирять иногда с Совестью Эпохи, завести девочку из иняза, сразив ее австралийским акцентом. Работенку, конечно, дадут фиговую, не бей лежачего, буду учить каких–нибудь болванов уму–разуму. Не вешай нос, Апекс, жизнь продолжается, наша алая кровь горит огнем неистраченных сил, и вперед — в Мекленбург!
— Выпустите меня, Алекс, прошу вас! — прервал мои сладкие грезы Юджин.— Я сделаю все, что вы попросите. Если надо, исчезну, и вы меня никогда не увидите. Если хотите, не буду писать в эмигрантской прессе, замолкну навсегда, уеду в Аргентину или к черту на кулички. Отпустите меня, Алекс, разве вы не видите, что я ни в чем не виноват? Я отплачу вам добром… Умоляю вас!
Слезы стояли у него на глазах, нос совсем опух, он снял очки (удивительно, как они не разбились!), и они дрожали у него в руках.
Глазенки Бритой Головы прощупывали меня насквозь. Где доказательства? Не дезинформация ли это американской разведки, умело выводящей из строя самые ценные и самые надежные кадры? Временно мы вас арестуем, Алекс!
— Вот что, Юджин, я вас отпущу, но сначала коротко напишите обо всем. Больше фактов. Но обязательно укажите фамилию.
Он быстро ухватил листок бумаги и ручку и начал что–то скрести, а я вышел к Кэти, которая уверенно вводила яхту в порт Кале. Я обнял ее и почувствовал боль расставания, и жалко стало самого себя, и вновь я обернулся ребенком, которому никто не может помочь. (Мама! Мама! Почему ты задерживаешься? О Боже, верни мне маму, пусть с ней ничего не случится по дороге, верни мне маму поскорее, умоляю тебя!)
Мне было жаль расставаться с Кэти, расставаться навсегда, я любил ее, и все, что шептал ей совсем недавно жарким, срывающимся голосом, было сущей правдой. Я пошлю ее что–нибудь купить в ночной лавке, сам встану у штурвала, пусть она уходит.
— Ты на себя не похож, Алекс! — сказала испуганно Кэти.— Вытри лицо… Ты весь в слезах!
На пути вниз я взглянул в зеркало и увидел бледное, изможденное лицо с красными глазами. По знаменитому пробору словно прошелся плуг, и несло от меня такой уксусно–острой псиной, что тут же при шлось вылить на себя изрядную дозу «ронхилла» («Бей в барабан и не бойся беды…»).
Юджин передал свои писания, и я спрятал все в атташе–кейс.
— Когда причалим, я попрошу Кэти сходить в портовую лавку и купить что–нибудь,— Я не мог придумать что, такая в голове была каша. — Постарайтесь тут же исчезнуть из порта. Если мне понадобитесь, я буду писать на каирский адрес, где живет Бригитта. До свидания!
— Спасибо, Алекс! Я знал, что вы настоящий человек! Я никогда этого не забуду! — Мы обнялись и поцеловались, как два самых близких друга, и испытывал я величайшее счастье, что повстречался с честным человеком, который помог разоблачить Крысу, слабым, правда, но все мы грешны и слабы — разве не так сказано в Библии?
Яхта упруго коснулась причала, лишь чуть–чуть скрипнул борт.
— Прощайте, Юджин! Уходите быстрее, а лучше всего улетайте сразу же куда–нибудь подальше. Старайтесь не входить в контакт с незнакомыми людьми. Желаю вам счастья! Кэти! — крикнул я.— Ты не сходишь…
И тут на лестнице, ведущей в наш салон, появились чрезвычайно знакомые ноги, чуть кривоватые, как у старого кавалериста, дальше следовали неопределенные формы и вот. наконец, мощный подбородок, прославленные уши и сам главный герой.
