Часа два мы бороздили серые воды, посматривая на тусклую панораму Брайтона, такого же унылого осенью, как и Монтре,— под эти печальные крыши, наверное, хорошо при­езжать умирать: все тускло, все облезло вокруг, и берег, и безжизненное небо слились и перемешались в одно тоскливое бесцвет­ное пятно, и не жаль расставаться с промозглой неуютностью, и нет желания вернуться назад.

После прогулки Кэти снова пустилась в мечты о грядущих дочерях и сыновьях, ради их здоровья мне предписывалось строжайшее воздержание от пития — последние дни она помешалась на потомстве и после удачного совокупления задирала ноги на стену, что, по ее разумению, надежно завязывало прекрасный бутон.

6 октября я вышел на встречу с Болоньей. От автобусной остановки мы углубились в лес, уже усеянный желтыми листьями. На этот раз наружка не свирепствовала — очевидно, прямо у тайников Хилсмен организовал надежный скрытый контроль.

Погода стояла по–осеннему дивная, с синего без­облачного неба светило холодное солнце, развеивая мифы о сырости и смогах в Альбионе.

В начале встречи я вручил Болонье атлас Лондо­на.

— Я знаю, что такой атлас у вас есть, но в переплет заделано мое сообщение в Центр. Все зашифровано, вам остается лишь зашуговать его в Центр.

Болонья спокойно положил атлас в карман, даже бровью не шевельнул, шельма. О'кей! — уже сегодня мой план поездки с «Контом» ляжет пред светлые очи Мани.

— Как вы будете доставлять ящики с «пивом» к тайникам? — поинтересовался я.

— Все продумано, Алекс. Мы довозим ящики на машине до тупика около леса, затем переложим груз на складные велосипеды со специально приспособленным багажником и уже по тропинкам двинемся в лес.

Мы подошли к тайнику «Рассвет» и вдвоем отвалили камень от ямы. Оттуда дохнуло прелыми листьями и щекочущей вечностью, не хватало лишь гробовой змеи, выползающей из своего логова, чтобы поразить Алекса, как вещего князя Олега.

Болонья деловито осмотрел яму и пошуровал в листьях.

— Ящик войдет, но придется немного подкопать. Это и хорошо: сверху засыплем землей и сухими листьями.

— Интересно, как будут изымать «пиво» ирландцы? — Очень мне хотелось его рас­колоть, но он только хмыкнул.

— Мое дело заложить и дать сигнал о закладке.

— А как вы узнаете, что ирландцы получили груз? — не унимался я.

— Они должны дать сигнал в эфир. Затем я телеграфирую в Центр о завершении опе­рации, и все шито–крыто. Должен вам сказать, Алекс, что Семен оказался очень работо­способным агентом. Я буду ходатайствовать о выдаче ему крупного денежного вознаграж­дения.

— Передавайте ему привет и скажите, что я никогда не забуду его грибки и огурчики, — порадовался я.

Мы осмотрели тайник «Темницу» и прямо в лесу распрощались, договорившись об условиях экстренного вызова.

10 октября, фатальный день Икс, надвигалось неумолимо.

Именно в эти дни Кэти развила бешеную активность, дабы меблировать наше новое семейное гнездо, присмотрела чиппендейлские кожаные диван и кресла темно–гранато­вого цвета, антикварный письменный стол с узорчатыми ножками, дюжину бронзовых кан­делябров чуть ли не из венецианских дворцов, словно дворец собиралась обставить и в са­мый центр поместить неунывающего Алекса с труб­кой в ровных белых зубах, отдаленно напоминающего британского премьер–министра Бенджамена Дизраэли, прожившего, кстати, всю жизнь с женой лорда Купера, народившей ему пятерых детей,— куда, интересно, на­правил его апостол Павел?

8 октября меня срочно вызвал на консквартиру Хилсмен и положил на стол целую папку с отчетами наружного наблюдения о всех передвижениях Болоньи и его верного оруженосца.

— Всего читать не надо, только просмотрите… Но внимательно изучите от­чет о работе за «Майклом»[72] 7 октября.

И я пошел по тексту, как по вязкому болоту: «7 октября «Майкл» сошел с судна, доехал из Тилбури до вокзала Виктория, там сел в метро, добрался по линии Пиккадилли до остановки Финсбари–парк, пересел на северную линию и доехал до Южного Уимблдона. Выйдя из вагона, «Майкл» пропустил всех пасса­жиров вперед и некоторое время бродил по платформе, делая вид, что рассмат­ривает рекламные объявления. Затем он быстро сел в подошедший поезд, следующий в противоположном направлении, вышел на остановке Тутин Бродвей (характерно, что билет купил до конечной остановки Морден) и, подн­явшись, сел в автобус 151. Во время движения «Майкл» внимательно наблюдал за дорогой и незаметно делал пометки на карманной грифельной доске, очевид­но, фиксируя номера идущих сзади автомобилей. Добравшись до Кингстона, он взял такси, доехал до Сербитона и пошел пешком, используя карту города и про­веряясь. Затем на автобусе 49 добрался до Буши–парка, там пересел на автобус 37 и доехал до Кемптон–парка, где в это время начинались скачки. Там он обме­нялся фразами с тремя людьми (все трое взяты под слежку, их фамилии и мес­тожительство устанавливаются). Посмотрев около часа скачки, «Майкл» вышел из Кемптон–парка, доехал на такси до Хемтон–корта и оттуда на поезде уехал в Доркинг, где вышел и углубился в лес[73]. В лесу он остановился у клена и делал вид, что дышит свежим воздухом. Пробыв в лесу полчаса, «Майкл» пешком добрался до станции, уехал на метро до Лондон–бридж, там вышел и напра­вился по адресу Гриффит–лейн, дом 4, где у подъезда нажал на кнопку квар­тиры 27…»

— Ну и что? — спросил я, прочитав весь этот сумбурный и придурко­ватый детектив.— Они готовятся к операции с ирландцами, и его послали пред­варительно осмотреть тайники.

— Это понятно. А что вы скажете насчет Гриффит–лейн? — Он глядел на меня торжествующе.— Знаете, кто там живет? Жаклин! Контакт вашего Генри и бывшая пассия «Майкла»! Зачем он к ней поперся?

Я только развел руками — все это не лезло ни в какие ворота. Зачем это нужно Центру? Разве Генри не преуспел в работе с Жаклин? Шуточка ли — заполучить шифры! Такое в разведке случается не часто. Зачем же направ­лять героя Зальцведеля к своей бывшей пассии? Несколько спектаклей ра­зыгрывалось вокруг меня, один другого сложнее, либо прогнило что–то в Датском королевстве, как говорил Гамлет, либо машина давала сбои, и, главное, ниточки тянулись в разные стороны, и никак невозможно было соединить их воедино и тем более привязать к попыткам переехать меня машиной или под­стрелить, как воробья, в Эппинг Форесте.

Беспокойство охватило меня, тяжелое предчувствие смертельного конца, иногда находившее на меня и заставлявшее бодрствовать ночами, путешест­вовать среди склепов и представлять в ужасе эту космическую, необъятную и страшную формулу: НИ­КОГДА! НИКОГДА тебя не будет на свете! НИКОГДА! Nevermore!

То ли смерть, то ли разлука, то ли отъезд в неизвестность — от Хилсмена я ехал, как с похорон (Nevermore! — стучало в голове), руки машинально пово­рачивали руль, голова со знаменитым пробором словно окаменела, и глаза тяжело ворочались в орбитах, еле успевая следить за летящей дорогой.

У Грин–парка я оставил свой кар на случайно подвернувшейся стоянке и мрачно опустился в подземелье туалета, где, помимо основных дел, насладился изощренными надписями и рисунками на стенах. «Не забудь спустить воду — некоторые едят все»; «Не писай на пол — от этой лужи у людей сгниют подош­ вы»; «Сделай что–нибудь великое: трахни великана!» По интеллектуальной мо­щи Лондон давал фору неприхотливым мекленбургским клозетам, но зато явно уступал по витиеватой и заковыристой крепости мата.

Затем по парку Сент–Джеймс я дошел до Даунинг–стрит, 10, и чуть задер­жал там шаг, словно ожидая, что сейчас оттуда выскочит премьер–министр: «Что вы не заходите, дорогой Алекс? Чай уже готов и ваш любимый «гленливет» ожи­дает, как всегда, в баре под портретом лорда Пальмерстона. Батлер сейчас принесет лед…» — так по Пэлл–Мэллу я доплелся до Вестминстерского аббат­ства, сами ноги несли меня к усыпальницам, сами ноги тянулись к святым мо­щам, и я покорно повиновался, словно ведомый невидимой силой.