была очень мутная…

Потом я ухитрилась метнуть кости:

33, 17, 1.

«Символы грозящих тревог и досады».

Ну, сие давно не новость…

И еще я успела разглядеть это озеро с дороги: длинное, с изломанной линией берега, местами подбиравшееся почти к трассе, сверкавшее в свете клонившегося к закату дня…

Дальше дорога пошла вверх-вниз: многокилометровые подъемы чередовались с такими же затяжными спусками, и было видно с таких «перевалов» далеко-далеко. По сторонам от разрезавшего поля размокшего на жаре и блестевшего в косых уже лучах солнца асфальтового лезвия появились ряды тополей, словно кто-то боялся держать без ножен меч трассы, заострявшийся у горизонта и превращавшийся сначала в проволоку, а потом и вовсе в нить…

Но вот мы опять стали притормаживать.

— Что, снова родник? — осведомилась я, видя вдалеке только стоявшую у обочины какую-то будку.

— Да нет, — хмыкнул Володя, — хуже. Менты!

Когда мы поравнялись с будкой — увы, внутри не было и в помине источника живительной влаги, — из своей конуры вылез рыжий худой гаишник и лениво, как римский император, поднял свой жезл.

Машина остановилась.

— Сержант Приходько. — Гаишник, совсем мальчишка, еще более лениво, чем жезл, начал было подносить руку к козырьку фуражки, но, кажется, примерно на полпути устал. — Куда следуем?

— В Москву, — ответил Володя.

— Документы, пожалуйста! — привычно изрек тощий страж дороги; глаза его при упоминании столицы почему-то радостно блеснули.

Изучение путевки и водительских прав не заняло много времени.

— Кто с вами следует? — задал очередной вопрос сержант Приходько.

— Охрана, — лаконично объяснил наш возница. Мы с Лешкой протянули сержанту свои служебные и командировочные удостоверения.

— Оружие имеете? — осведомился рыжий гаишник, возвращая документы.

— Да, — ответили мы оба почти хором.

— Разрешения? — с надеждой спросил Приходько.

Перед пытливым взором борца с дорожной преступностью предстали соответствующие бумаги.

— Что везем? — не унимался тощий сержант.

— Обратно повезем, а сейчас — пустые, — сказал Володя.

— Давайте проверим кузов, — предложил неутомимый сержант.

Убедившись в правдивости слов шофера, наш дотошный Приходько продолжал выспрашивать бедного Володю:

— А что еще везете?

— Ничего не везем, еды только на дорогу взяли.

Испытывавший явный дефицит калорий, сержант просиял:

— Тушенка есть?

— Нет, только кильки в томате.

— Давай!

Володя молча отдал ему вожделенную банку.

— Нас там трое, — сообщил изголодавшийся Приходько.

— Хлеба три буханки возьмете? — предложил Лешка. — Как раз под килечку — милое дело…

Удовлетворенный гаишник осклабился, отпустил нас и побрел к себе в будку.

Мы покатили дальше.

— Неужели он из-за банки нас столько мурыжил? — спросила я; недавняя сцена меня ошеломила.

— Такие ничем не брезгают, — ответил наш бывалый шофер.

— У меня двоих знакомых недавно патрульный у самого их дома тормознул, — заговорил Алексей. — Шли они, правда, немного навеселе, но, упаси боже, не шатались и беспорядков не устраивали. Так этот субчик стал по рации «луноход» вызывать — в вытрезвитель их собрался упечь. Ну, друзья мои двинули было домой — им два шага оставалось. А он — представляете? — схватил одного, дернул, не удержался, повалил его и упал сам, а потом — не поверите! — ему полноса откусил!

— Да ты что? — Я выпучила глаза, Володька присвистнул. — А дальше?

— Ничего, — ответил Лешка. — Нос моему приятелю пришили, заявление его начальник того мента уговорил не писать…

— Да-а, — протянул Володя. — На этих легавых уже пора намордники надевать!

Мы засмеялись.

Лешка включил приемник, и — вот удача! — почти сразу же какой-то ведущий произнес:

— А теперь послушаем Олега Митяева.

Мы с Алешкой радостно переглянулись, и из динамика полился грустноватый проникновенный голос:

Мне сразу вспомнился последний гитарный концерт, на котором мы были с Алексеем. Его и самого уговаривали выступить устроители, но он давно не брал в руки гитару, боялся оплошать и схитрил — сделал вид, что повредил кисть.

На таких концертах сразу окунаешься, как в море, в общую светлую ауру. Народ обычно на эти сборища приходит умный и душевный. Смотришь на лица и видишь почти в каждом мысль и чувство — на улице лиц таких гораздо меньше. И в театре, скажем, — там много от престижа. А вот если люди приходят послушать авторскую песню…

Потом звучат негромкие теплые голоса и гитары, и начинает сверкать в зале — вы уж поверьте экстрасенсу! — такая биоэнергетическая радуга, такие очищающие души ливни льют! Да, без подобных концертов жить было бы намного тяжелее…

…Митяев умолк, и пошла обычная попса — то ли Лада Бэмс, то ли Анжелика Валиум — я их, макак, не различаю.

Настроение мое сразу скисло. Я удивилась: ну, пусть поют себе, что с них возьмешь? Зачем грустишь, Танюха?!

А действительно, зачем?.. Я вслушалась в мелодию своего работающего в подсознательном режиме «локатора»…

Он что-то нащупал впереди!

Нет, это не след нашей «иголки». Это след того «наперстка», который имеет к «иголке» какое-то отношение… Конкретнее, увы, я решить не смогла.

Вдобавок появилась «нетелесная боль», как я это называю: где-то не очень далеко кому-то плохо…

Я чуть-чуть промедлила, поздновато начала «закрываться» и едва-едва не потеряла сознание — боль вдруг скачком усилилась и стала почти нестерпимой.

У меня потемнело в глазах, заложило уши, и я с трудом расслышала, как хором вскрикнули мои спутники:

— Й-о-о!!