искусственных звезд, и только потом продолжил:

— Не уверен, что всем вам придется по сердцу то, что я сейчас скажу. Кое-кто может подумать, что это чересчур. Кое-кто может рассердиться. Но рано или поздно все поймут, что я был прав. — Генрих открыл ящик стола и вынул оттуда шкатулку с резной крышкой. — Итак, — произнес он, выдержав театральную паузу, — я приступаю. — Штайнер открыл шкатулку и замер, с удивлением глядя внутрь. — Это еще что такое? — пробормотал он недоуменно, потом вдруг рассмеялся и, хитро поглядев на Людвига, запустил туда руку.

Предмет, который он извлек, был действительно нестандартным. То, что вызвало удивление у Штайнера, оказалось имитацией фекалий — колбаска, завернутая в круг с выступающим концом.

Генрих Штайнер с шутливой укоризной покачал головой, отложил в сторону дурацкую игрушку и достал из шкатулки еще что-то.

Вот тут и рвануло.

Я даже не успела ничего предпринять — да и не было такой необходимости. Спасти Генриха Штайнера было уже невозможно.

Его тело буквально разорвалось на куски — руки со скрюченными пальцами оказались возле туфелек Джули, а голова, склонившись направо, повисла на перебитой кости, окровавленное тело, словно набитый трухой мешок, отбросило к закрытому железной шторой окну.

Нину с Таней взрывной волной швырнуло в противоположную сторону — к двери. Мы с Джулей стояли дальше всех от стола, так что нас почти не задело.

А вот переводчице Людвига опалило волосы и обожгло щеку. Девушка стонала, уткнувшись лицом в ковер, так что все не сразу поняли, что ее жизнь находится вне опасности — таков был первый шок.

В дверь уже вбегали люди, ахала прислуга, среди огромного количества игрушек, выглядевших в эту минуту крайне неуместно и даже зловеще, царили суета и паника. Доблестные органы прибыли через несколько минут и принялись производить опрос присутствующих.

Впрочем, несмотря на их оперативность, сразу же запереть двери не догадались, и кто хотел, вполне мог выскользнуть незамеченным.

Например, Петровский. В тот момент, когда прибыли оперативники, его среди гостей я уже не видела. Интересно, почему он решил смыться пораньше?

А Регина, казалось, ожидала чего-то подобного. Или ее нервы были такими же прочными, как корабельные канаты. Лицо секретарши Штайнера, по крайней мере, осталось холодным и непроницаемым.

Что касается актрисы, то она сначала впала в истерику, а потом, отплакавшись, дважды произнесла, глядя куда-то в пространство:

— Все к лучшему.

Окружающие недоуменно посматривали на нее, но, очевидно, списывали подобную реакцию на шок. Дочку ее так вообще отпаивали минералкой — Таня, словно рыба, открывала рот, как будто хотела что-то сказать, но вместо слов исторгала только очередные всхлипы. Джуля сидела на пуфике в холле, закрыв лицо руками. Лишь однажды она посмотрела на меня, и я не могла не уловить в ее взгляде — взгляде сироты — горький упрек.

Незнакомец оказался опаснее, чем мы предполагали. Ему все же удалось свершить то, что он задумал. А ровно в четыре часа или около пяти — какая разница. Во всяком случае ему удалось сбить нас с толку.

Людвиг оказался первым человеком, который заинтересовался моей персоной.

Когда суета улеглась, гости рассосались, милиция уехала и труп увезли, компаньон Штайнера поманил меня пальцем в холл и напрямик спросил на чистейшем русском языке, разве что слегка окая:

— Евгения Максимовна, вы ведь знали, что Генриху угрожает опасность?

— Да, вы совершенно правы. Я знала об этом, — не стала я отрицать. — И собиралась его предупредить. Но, как видите, не успела.

— Хорошо, — хрустнул суставами пальцев Людвиг. — Я переговорил с дочерью моего покойного компаньона. Фройлен Юлия все мне рассказала об этих звонках. Я очень, очень опечален происшедшим.

Людвиг тщательно выговаривал каждую букву и заботился больше о том, чтобы правильно произнести слово, чем о проявлении своих чувств.

Сказывалась ли в этом немецкая педантичность, нежелание демонстрировать перед посторонними свою скорбь? Или на самом деле Людвиг не так уж и сожалел о гибели компаньона?

— Если вам трудно говорить по-русски, мы можем перейти на немецкий, — предложила я.

— О, нет, это совершенно излишне, — замахал руками Людвиг. — Я ведь из прибалтийских немцев — мой дедушка был родом из Эстонии. Да и фамилия у меня вполне русская — Попофф.

Людвиг Попофф предложил мне пройти в директорский кабинет — тот, что располагался в коридоре. Устроившись за массивным столом, он указал мне на кресло напротив. Чувствовалось, что гость выступает теперь в роли хозяина фирмы.

Поймав мой взгляд, Людвиг улыбнулся и счел своим долгом пояснить:

— Да-да, вы правы. Теперь я — владелец всего этого. Он обвел рукой вокруг. — И завод, и контрольный пакет акций. Согласно уставному договору, фирма переходит по наследству к дочери, а фройлен Юлия еще недееспособна. Так что я беру на себя обязанности опекуна. Не ее самой, разумеется, а ее доли в нашем с Генрихом предприятии.

Тут он вздохнул и провел дрожащей рукой по своим белокурым волосам.

— Бедный Генрих, бедная фройлен Юлия… Утрата очень тяжела. Плюс новая головная боль с этой фабрикой. Если бы вы знали, как мне не хочется всем этим заниматься! Фирма, конечно, процветает, но, будем откровенны, только по вашим, российским меркам.

— Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, — попросила я.

— О, все очень просто! Игрушечная фабрика такого типа может быть неубыточной только в вашем конкретном регионе, где у нее нет серьезных конкурентов и есть поддержка с Запада — в моем лице. А уже за его пределами — это геморрой, так, кажется, сейчас говорят в России, когда хотят обозначить что-то ненужное и хлопотное? Впрочем, следует отдать Генриху должное, он сумел сделать все, чтобы поднять производство, все возможное и даже невозможное. Как это ни удивительно — предприятие работает.

— Тогда что же вас не устраивает, герр Попофф? — спросила я.

— Многое, госпожа Охотникова. Видите ли, пока всем занимался Генрих, это было удобно. Теперь же мне придется нести неизбежные расходы. А прибыль именно от этого конкретного предприятия несоизмерима с теми компаниями, которыми я владею в Германии. Ну, четыре процента, пять от силы… Стоит ли вообще браться за это, я еще не решил.

— Вы можете уступить контрольный пакет акций местным властям.

— Еще чего, — буркнул Людвиг. — Чтобы они все развалили за полгода? Нет уж, увольте. Я как- нибудь сам разберусь.

— Но ваш компаньон мертв, — напомнила я Людвигу о теме, которая интересовала меня гораздо больше, нежели деловые заботы немца.

— Да, это факт. И, как вы можете видеть, я вовсе не был заинтересован в его гибели, — тотчас же счел нужным заметить Людвиг.

Если принять за чистую монету все, что мне только что изложил герр Попофф, — да.

Если же встать на точку зрения обыденного сознания — весьма сомнительно; ведь Людвиг как-никак получает теперь в свои руки практически неограниченную власть над фирмой Штайнера.

— И, что самое неприятное, — продолжил мой собеседник, — мне придется вести дела с теми людьми, которые убили Генриха.

— Вы хотите сказать, что у вас есть какие-то предположения на этот счет?

— Конечно, — с готовностью отозвался Людвиг. — Это ваша местная мафия.

Герр Попофф настолько спокойно произнес эти слова, как будто общение с нашими гангстерами было для Людвига делом обыденным и вполне вписывающимся в рамки коммерции в ее российском варианте.