на север, христианская проповедь достигла и берегов Исландии. Опираясь на материал саг, исследователи традиционно связывают христианизацию Исландии с миссионерским рвением норвежского конунга Олава сына Трюггви. Тем не менее в данном случае свидетельства саг, скорее всего, вводят нас в заблуждение. Влияние англосаксонских и германских миссионеров в Исландии было слишком заметным, чтобы считать вмешательство норвежского конунга необходимым условием для христианизации острова. Первым христианским проповедником, прибывшим в Исландию, был немецкий клирик Тангбранд. Он пользовался столь же прямолинейными и доходчивыми аргументами, к каким прибегал Эжен в Скаре[137] или англосаксонский миссионер Вульфред в Уппсале[138]. Тангбранд крестил нескольких влиятельных хёвдингов, затеял пару ссор, вдохновил исландцев на сочинение хулительных стихов, убил двух-трех человек из своих противников, после чего отправился восвояси и, вернувшись на родину, заявил, что остров населяют закоренелые язычники. Вторую попытку принести в Исландию христианскую веру предпринял священник Тормод (согласно «Kristni Saga», он прибыл из Англии, скорее всего из Данело). По свидетельству Ари Мудрого, деятельность Тормода в конце концов привела к расколу на альтинге: оказавшиеся в меньшинстве христиане (среди которых было по крайней мере три годи) и язычники, представлявшие большинство населения, заявили, что не желают жить по общим законам. Казалось, исландцы неминуемо разделятся на два враждебных лагеря[139]. «Тогда христиане выбрали своим законоговорителем Халля из Сиды, а тот пошел к годи Торгейру из Льосаватна и дал ему три марки серебра за то, чтобы тот выступил как законоговоритель. Это было небезопасно, потому что Торгейр был язычником. Торгейр пролежал весь день, накрыв голову плащом, так что никто не мог заговорить с ним. На следующий день народ пошел к Скале Закона. Торгейр потребовал тишины и сказал: «Мне думается, что дела наши запутаются безнадежно, если у нас не будет одних законов для всех. Если закон не будет один, то и мира не будет, а этого нельзя допускать. Теперь я хочу спросить язычников и христиан, согласны ли они, чтобы у них были общие законы, которые я сейчас скажу?» Все сказали, что согласны». После этого Торгейр объявил свое решение, которое, наверное, оказалось полной неожиданностью для язычников: он постановил, что отныне все люди в Исландии должны стать христианами, приняв крещение холодной или теплой водой. Некоторые старые языческие обычаи было разрешено сохранить: в частности, дозволялось есть конину, выносить из дома новорожденных детей и тайно совершать жертвоприношения языческим богам[140]. Впрочем, через несколько лет все эти оговорки были отменены[141].
Исландия оставалась языческой страной с 870-го по 1000 г., и это значит, что ее история дает нам детальное (хотя далеко не бесспорное) представление о том, как происходило становление северной языческой народности. Но кроме того, это означает, что почти вся исландская литература, как поэзия IX и X вв., так и родовые саги, записанные в XIII столетии, прямо или косвенно (поскольку в сагах находит свое отражение интерес ученых-историков XIII в. к своему языческому прошлому) связана со старой религией. В дополнение к родовым сагам в Исландии сохранились так называемые саги о древних временах – повествования о древней истории Норвегии, Дании и Швеции, в которых смешаны мифы, легенды, народные сказки и псевдоисторические предания. Замечание Саксона Грамматика, утверждавшего, что исландцы «каждое мгновение своей жизни посвящают обогащению наших знаний о деяниях чужеземцев (то есть неисландцев)», следует, разумеется, счесть риторическим преувеличением, – в конце концов, кто- то в Исландии временами все-таки косил сено и сбивал масло, а кто-то еще успевал проводить в жизнь северный кодекс доблести, – но Саксон, конечно, имел полное право восхищаться тем усердием и прилежанием, какое проявляли исландцы, «собирая и препоручая своей памяти» всевозможные исторические и мифологические сведения, которые он впоследствии щедрой рукой разбросал по страницам «Деяний данов». С неменьшим рвением они восстанавливали генеалогии и историю своих предков, с неприкрытой гордостью возводя собственную родословную к язычникам, поклонявшимся Тору или Фрейру, а то и прямо к Высокому, к самому Одину. Исландская литература, как и повседневная жизнь Исландии, уходит корнями глубоко в языческое прошлое. Несомненно, именно стремление сохранить память об этом прошлом заставило Снорри Стурлусона написать тот общий обзор северной мифологии и скальдического искусства, который мы сейчас называем Младшей или Снорриевой Эддой. Но и христианизация острова стала не менее важным фактором для становления исландцев как народа. После принятия христианства упрочились и расширились связи Исландии с Европой: из далекого оплота язычества на Крайнем Севере она сразу же превратилась в полноправного члена христианского европейского сообщества. Вся европейская наука последующих столетий была христианской по своей сути; и именно в Исландии преимущества христианской учености сказались в полной мере. Поначалу священнослужителей на острове было очень мало. Эту роль, как и в других скандинавских странах, брали на себя чужеземцы, в основном выходцы с Британских островов или из Германии. Возможно, именно они принесли в Исландию латинский алфавит. Но спустя всего одно поколение после принятия христианства среди клириков появляются отпрыски известных исландских родов: самый знаменитый из них – Ислейв, сын знатного хёвдинга Гицура Белого.
Согласно источникам, Гицур был среди тех первых исландских годи, которых крестил Тангбранд. Просвещенный и образованный человек, Ислейв первым из исландцев получил епископский сан (1056– 1080 гг.). После него епископом стал его сын, Гицур, сын Ислейва: он ввел на острове церковную десятину, позаботился о раздаче пропитания беднякам, утвердил имущественный ценз налогообложения бондов и создал в Исландии два епископства – одно в Скалхольте, на юго-западе страны, другое в Холаре, на севере. Не исключено, что именно по его указанию были частично записаны исландские законы. Двое современников Гицура, Сэмунд Мудрый (1056–1133) и Ари Мудрый сын Торгильса (1067–1148), стоят у истоков исландской историографической традиции, хотя нынешние исследователи, как правило, единодушно отдают первенство за Ари, ибо он, в отличие от Сэмунда, писавшего по-латыни, использовал родной язык. Принятые ими (к двум названным именам следует добавить также имя Кольскегга Мудрого, умершего около ИЗО г.) (хотя не вполне научные) принципы историописания стали достоянием последующих поколений исландских историков. В XIII в. теми же методами пользовался Снорри Стурлусон при написании «Круга Земного», и они же легли в основу подробного рассказа о кровавых событиях, предшествовавших падению исландской республики, известного нам как «Сага о Стурлунгах».
В XIII в., как уже говорилось выше, были записаны также исландские родовые саги. Более ста двадцати родовых саг и кратких рассказов (так называемых «прядей об исландцах») вкупе представляют собой весьма вольное изложение истории Исландии X – первой трети XI в. Основное их содержание составляют распри между представителями знатных исландских родов. Разумеется, рассказчики, авторы и переписчики вносили в эти повествования немало своего, порой давая волю собственной фантазии. В целом родовые саги – это и больше, и меньше, чем история. В основе лучших из них, – а вернее, почти всех, – лежат реальные события, но содержание саг во многом определялось общими представлениями о природе исторического процесса, существовавшими в головах у их авторов и рассказчиков. Для рассказчика саги история – это повествование об отношениях человека с предопределенной ему судьбой. Сага не содержит точного и беспристрастного изложения известного фактического материала: она представляет собой авторскую версию событий и потому может быть произвольно сокращена, дополнена новыми подробностями, изменена или даже искажена – случайно или по недопониманию. Так, разные версии «Книги о взятии земли» приписывают первенство в открытии Исландии разным людям, дополняя повествование о первых трех плаваниях в Исландию такими художественными деталями, как сбившийся с курса корабль или разорвавшийся буксирный трос. Две саги, описывающие плавания в Виноградную страну, как мы увидим ниже, существенно противоречат друг другу в тех местах, где на первый взгляд ошибиться совершенно невозможно. Но если мы подойдем к оценке исландских саг с другой стороны, если мы будем рассматривать их как литературные произведения, в которых поступки людей исследуются средствами художественного повествования, то у нас не останется ни малейших сомнений в том, что «Сага о Ньяле», «Сага об Эгиле» и «Сага о Греттире» (назовем только три шедевра, принадлежащих к исландской саговой традиции) не только обогащают, но и в значительной мере изменяют все наши представления о средневековой европейской прозе.
Но в сам «век саг» славу исландцев составляла поэзия. В те времена она поистине обрела статус национальной индустрии, и исландские поэты-скальды с успехом торговали своим искусством за рубежом. Грандиозное «Прорицание вёльвы», входящее в состав «Старшей Эдды», было сложено в Исландии около
