повернулся. Фейерверк противоречивых ощущений наполнил Тишо: пьянящая радость, любопытство, ужас… Неожиданно внутри блокгауза зажегся свет, в то время как дверь тяжело вращалась на петлях.

Склад был пуст, за исключением стеллажей из светлого дерева, на которые складывался товар. Лампочка, подвешенная к потолку, резко освещала голый бетон стен и пола.

Тишо был загипнотизирован маленькими черными футлярами, отдаленно напоминающими школьные пеналы. Прямоугольные коробочки высотой пять сантиметров, обшитые кожей, пахли клеем и клеенкой. Еще три шага, и он выиграл. Тишо сделал только два шага. Его остановил сильный удар в солнечное сплетение, как если бы его ударил невидимый гигант. Он схватился рукой за сердце. В нем что — то оборвалось.

Ничто не шелохнулось в пустой комнате. Он упал на бетонный пол. Он не слышал даже оглушительного звонка, певшего отходную всем его надеждам.

Профессор долго смотрел на тело, распростершееся у его ног, не произнося ни единого слова. Энгельберг был высоким, седым, прозрачные голубые глаза придавали его лицу моложавость. Позади него стояли два телохранителя, прибежавшие первыми на место происшествия. К профессору подошла высокая белокурая девушка в ночной сорочке и оперлась о его руку. Оба телохранителя косились на ее выточенные, как у скульптуры, формы. Ее глаза были более глубокого синего цвета, чем у отца, но они совершенно одинаково хмурили брови.

— Господи, что здесь происходит? — послышался со двора женский голос.

— Уведи отсюда свою мать, — сказал профессор, — это зрелище не для нее.

Девушка живо пошла навстречу матери. Голоса обеих женщин постепенно удалялись.

Энгельберг наконец вышел из оцепенения и сказал:

— Я ничего не понимаю. Я не понимаю, ни как этот человек сюда проник, ни как и почему он умер.

Оба молодца задумчиво качали головами. Коренастые и мускулистые, они казались маленькими рядом с профессором. Они выглядели очень смешно: поверх полосатой пижамы была надета кобура, а в руках держали автоматы.

— У него были документы? — спросил профессор.

— Нет, — ответил телохранитель постарше, которому на вид было около тридцати. — Никаких документов.

— Нужно немедленно позвонить в полицию, — распорядился профессор.

Телохранители в недоумении переглянулись. Энгельберг, прочитав их мысли, сказал:

— Я знаю, у нас будет масса неприятностей. Полицейские станут рыскать повсюду. Может быть, организаторы этого дела именно того и добиваются.

Он взглянул на труп.

— Однако делать нечего. У тебя есть предложение, Эрин?

— По — моему, — отозвался тот, что помоложе, — нужно просто убрать его за пределы участка. Пусть полиция сама разбирается.

Энгельберг покачал головой.

— В таком случае у нас будут очень крупные неприятности.

Аргумент профессора, казалось, не очень убедил Эрина. Повернувшись к своему товарищу, он добавил:

— Карл кое — что нашел в кармане…

Карл вынул из кармана пижамы клочок свернутой бумаги. Это был грязный обрывок страницы записной книжки, долгое время пролежавшей в кармане. На нем можно было еще прочесть ряд чисел.

Энгельберг стал читать их вслух и внезапно остановился.

Парни не спускали с него глаз. Наступила полная тишина, среди которой слышался лишь шелест листьев на ветвях огромного дуба, раскачиваемых ветром.

Все еще держа клочок бумаги в руке, профессор вымолвил:

— Ни слова об этом полиции.

Оба телохранителя вытянулись перед профессором, как солдаты перед генералом.

— Слушаемся, герр профессор, — сказал Карл, в голосе которого слышались почтение и испуг.

Расположившись напротив профессора Энгельберга, восседавшего за огромным министерским бюро, комиссар Зайдер чувствовал себя в положении ученика, плавающего перед своим экзаменатором. Это был иной мир. Весь облик Зайдера — рыжие волосы, помятый костюм, большие волосатые руки — говорил о его скромном происхождении. С его лица не сходила скептическая ухмылка, как бы означавшая: «Я не верю вашим басням. Вы теряете время».

Он не знал, какую лучше применить тактику по отношению к профессору. Комиссар начал с традиционных методов, которые ничего не дали. Профессор обращался с ним с подчеркнутой учтивостью, что еще больше озадачивало комиссара. Он понимал, что в этом проявлялось всего лишь типичное для каждого немца уважение к любому представителю власти.

Грубоватый швейцарский полицейский, он умел в случае необходимости вытрясти из своих клиентов все, что ему нужно. Однако к подчеркнуто церемонному и галантному, по крайней мере внешне, Энгельбергу он не знал, как подступиться.

— Я должен составить рапорт, — почти извиняясь сказал комиссар и добавил с хитрой улыбкой крестьянина: — Мне кажется, вам известно кое — что об этом деле.

— Я в полном вашем распоряжении, — подтвердил Энгельберг, прямо глядя на него своими честными голубыми глазами.

— Прежде всего я хотел бы узнать, отчего этот человек умер.

— Я не врач, — уклонился Энгельберг.

— Но вы можете иметь личное мнение.

— Да.

— Итак?

— Этот человек умер от страха.

— Простите?

— Это мое мнение, — ответил профессор. — Вы можете с ним не считаться. Последнее слово за патологоанатомом.

— Но ведь есть еще кое — что, — мягко подсказал Зайдер.

— Разумеется, у нас есть прибор, который можно было бы назвать электромагнитным кулаком.

— Что это?

— Ничего особенного, — успокоил его профессор. — Электромагнитные волны повышенной концентрации за счет волнового отражателя вызывают недомогание, которое может привести к потере сознания.

— Однако в данном случае…

— Наш электромагнитный кулак поразил человека, находившегося на грани сердечного приступа.

— А по какой причине? — поинтересовался комиссар.

— Дело в том, — объяснил Энгельберг, — что лихорадка вора напоминает азарт охотника. Она вызывает такие сильные эмоции, что не все могут им противостоять. Впрочем, психологию злоумышленников вы знаете лучше меня.

— Это был физически крепкий человек, даже владеющий акробатикой, — заметил Зайдер. — Его волнение можно было бы объяснить только тем, что ставка в игре была фантастически высокой… — Полицейский помолчал, а затем продолжал изменившимся голосом: — Между нами, герр профессор, что вы производите здесь такое интересное?

— Очки, мой дорогой герр комиссар. Зайдер недоверчиво улыбнулся.