перед ним хвост распушила: то прическу обеими руками поправит, да так, что шерстяное трико на груди затрещит, то с коленки соринки сошкрябывать примется, то еще чего… этакий конкурс красоты для ограниченного круга лиц. А он, бедолага, соловьем заливается, чтобы интерес к себе вызвать, защемить хотя б струнку любопытства на худой случай. Вот так и узнал я, чем солдаты в лесу заняты.

В той деревеньке, где мы рюкзаки побросали, жил-поживал ослепший старичок — божий одуванчик. Отчего ослеп — ни один глазник определить не сумел. Старыми дорогими деньгами не одну тыщу на обследование ухлопали, к самому Федорову возили. Все без толку. По всем приметам, должен видеть, а он — ни в какую, слепее куриной слепоты. Вот тебе пример, Андрюха, пример способности мыслить задним умом: когда врачи отступились, когда уйму деньжищ на них угробили, так сразу вспомнили примету старую. Нет, не примету, а старый способ излечения слепоты. На той горе, куда мы экскурсию совершали, бьет «громовой ключ». Молния ударила в склон горы, и на этом месте отворился родник. Водичка ледяная, чистая, как первый снежок, сладкая, как сахар. И, по преданию, человек в течение семи лет умывающийся в подобном ключе, стопроцентно возвращает утерянное зрение. При условии, что ходит к нему на своих двоих.

Делать нечего, принялся старичок к горе той похаживать. Сначала в сопровождении сыновей, а на шестой год и в одиночку отважился, потому что стал уже отдельные предметы различать. После шестого года зрение практически восстановилось, осталось лишь эффект закрепить. Ну вот, за три дня до нашего появления отправился бывший слепец в свой последний поход. И исчез. Сперва родственники забеспокоились, потом вся деревня на уши встала. На четырех машинах рванули к роднику. А там пусто. Прочесали окрестности — нет никого. Что делать? Привлекли к делу участкового, тот — угрозыск. Наехали криминалисты, навезли розыскных собак, да все без толку: по следу вернулись в деревню, ни одна псина по дороге даже не побеспокоилась… Это что получается? Ну, пришел. Ну, умылся. А потом-то куда подевался? Следов — нет как нет. Пригнали солдат, вторые сутки все окрестные леса прочесывают — ни следов, ни дедули…

Вот такая история, Андрюха. Сильно она меня задела. До такой степени зацепила, что после того, как школу закончил, сразу подал на юрфак. С тех пор и рыскаю, будто гончая, выискивая дела позаковыристей, вроде твоего.

— И повыгодней, — с невинным видом проговорил Андрей, но Артём не обиделся.

— Чем сложнее, тем выгодней, — подтвердил охотно. — А как же иначе? Ты не поймешь, Андрюха. Выгода — выгодой, а сыскной кураж — сам по себе.

Откуда-то сбоку донесся обрывок сердитого шепота, сухо и плавно щелкнул автоматный — судя по длительности звука — затвор. Артём, помимо собственной воли, упал набок и, перекатившись, залег сбоку от рюкзака, зажав в кулаке горсть песка. В следующую секунду он уже снова сидел на месте, как ни в чем не бывало, и невозмутимо смахивал с одежды желтые крупинки.

— Условный рефлекс, — объяснил он ухмыляющемуся Андрею. — Сколько там на твоих золотых?

— Двадцать восемь десятого, — ответил тот.

— Соображаешь?

— Более или менее…

Слышал ли их переговоры Большой, или в графике звуковых «пугачей» временной дисбаланс был запрограммирован изначально, но факт остается фактом — бешеный, захлебывающийся от ярости собачий лай застиг их врасплох. Ночь вообще прошла — отвратительней не придумаешь. По первоначалу такой сыпучий, такой пушистый песочек с течением времени слежался в просто-таки бетонную плиту. Невидимые и поначалу неощутимые камешки-голыши пребольно врезались в расслабленное тело. Следом постепенно проникла и мельчайшая песчаная пыль… Да впридачу ко всем неудобствам — еще и подлые проделки Большого! Как оказалось, звуковыми эффектами его тренажер отнюдь не ограничивался. Дважды спящие буквально взмывали над своим некомфортабельным ложем, бесцеремонно разбуженные вспышками багрового света, а напоследок — уже под утро — сильнейшей вибрацией всей обширной поверхности домашней песочницы, сопровождаемой предельно убедительным треском, исходившим от стен и потолка.

— Сволочь! — пробормотал Андрей, и этот эпитет, пожалуй, был наиболее ангельским из тех, каковыми они щедро осыпали отсутствующего «адопроходца».

Большой, тем не менее, прибыл ровно в шесть и бесцеремонно растолкал своих жильцов. Он уже переоделся в походную форму и смотрелся в ней еще внушительней, если такое вообще было возможно.

— Я гляжу, вы тут, как на курорте, расположились! — бросил он, извлекая из своего рюкзачищи «двухконфорочную» спиртовку и деловито вспарывая огромным ножом крышки консервных банок. — Щас, будет вам курорт! Настоящий, альпийский! Как у Суворова! Кофий заварите покруче. Воду не расплескивать, еще понадобиться! Умываться? Еще чего! Об этой роскоши до благополучного возвращения придется забыть! Берешь салфетку, смачиваешь, обтираешь морду, потом руки. Потом куда? На спиртовку: чего добру задарма пропадать?

Завтрак получился стремительным, но плотным, как и было объявлено еще накануне. Слопав банку лосося и полбанки гречневой каши с говядиной, Артём торопливо допил кофе, жгучий, словно хинин, и почувствовал себя почти человеком. Большой, несмотря на свой двойной паек, завтрак закончил раньше Андрея и взглянул на часы.

— У тебя в запасе две с половиной минуты, — сказал ему. — Учись глотать, а не пережевывать. Тём, курить будем по очереди, по пятнадцать затяжек.

Артём кивнул, жадно вдыхая крепкий ароматный дымок сигареты. Большой, покопавшись в «сидоре», вручил компаньонам по крепкому ремню с подвешенными к ним большими широколезвенными ножами.

— Для упражнения психики, — пояснил Большой. — Вооруженный человек смотрит на себя и окрест суровым взором завоевателя. Нам это — как соломинка утопающему: выбраться не поможет, а уверенность придаст. Сегодня домой вернемся к двадцати-ноль-ноль. Привалы: в одиннадцать — на перекур, в шестнадцать — на кофе. Пойдем!

На улице было свежо, с одуряющей силой пахло влажной хвоей и лесными цветами. У Артёма на миг в голове все поплыло: и этот восхитительный запах, и стрекотанье птиц, и робкое скольжение первых солнечных бликов. Все слепилось в радостный и праздничный новогодний игрушечный шар. Хотелось смеяться и петь, и бежать, как в детстве, вприпрыжку. Судя по блаженной — от уха до уха — улыбке Андрея, он тоже испытывал нечто подобное.

— Экие вы впечатлительные! — неодобрительно промолвил Большой. — Еще и Аду не нюхали, а балдеете, как наркоманы! Вперед, салаги! Посмотрим, что через пару часов запоете!

Как в воду смотрел, пророк проклятый! Через два часа Андрей стер себе ногу, пришлось залеплять специально припасенным для этого пластырем. Артём продержался до первого перекура, но и он вынужден был признать, что прогулка под руководством беспощадного «адопроходца» — совсем не сахар. Абсолютно не сахар! Плечи ломило, спина онемела, ноги стали спотыкаться на каждом шагу, а в глазах то появлялись, то испарялись бесформенные темные пятна. Большой же невозмутимо топал впереди, словно матерый лось-пятилеток, разве что взопрел слегка. Пока выдохшиеся компаньоны, со стоном сбросив чугунные вещмешки, валялись, как мертвые, он выбрал себе местечко поудобнее и, закинув на пенек свои слоновьи ножищи, вынул из рюкзака тонкую тростинку сигары.

— Оставишь, — выдохнул Артём. — Первую очередь пропускаю.

Комариные шнобели сквозь «бамовские» комбинезоны действительно не проникали. Чего не скажешь о колючих стеблях сухостоя. Ну, казалось бы, откуда им было взяться в начале лета? Ан нет, нашлись и такие. Впрочем, по сравнению с блаженной неподвижностью, все эти мелочи, вроде уколов, ломоты в ногах и бесперебойного жужжания комаров над распаренным лицом, не стоили того, чтоб и языком ради них шевельнуть.

— Как самочувствие, ястребы Преисподней? — осведомился Большой, вкусно затягиваясь и выпуская