последнюю горсть сырой земли. — Давай-ка пособирай там листьев да песка сухого, если есть.

Тимофеевская, чуть покачиваясь, молча пошла в глубь деревьев.

— Далеко собралась-то? — окликнул ее Дима.

Она медленно обернулась и рухнула на землю. Силы, видимо, окончательно оставили ее. Еще бы! Не каждый сможет вот так, при луне, на кладбище…

Дима бросился к ней и, приподняв голову сестры, начал хлестать ее по щекам:

— Ну, Лиза! Ты чего?! — испуганно проговорил он, когда та подала признаки жизни.

— А? Не… Не знаю, — еле выдавила она из себя.

— До машины дойдешь?

— А? Да. Наверное, — более осмысленно ответила она и стала озираться вокруг.

Брат помог ей подняться и, придерживая под локти, усадил в «Ниву».

— Ладно, сиди. Я сам все доделаю, — ласковым тоном проронил он. — Горе мне с тобой просто.

Теперь в моем поле зрения остался лишь мужчина. Он быстро приступил к заключительному этапу. Набрал прошлогодних листьев, накидал их на свежий холмик, затем посыпал его сухой землей и отступил назад, оценивающе глядя на свою работу. Сейчас он стоял прямо напротив меня в ярком освещении, и я смогла как следует его разглядеть. Надо заметить, что внешнее сходство с Елизаветой Андреевной у него имелось. Темные волосы, прямой изящный нос, ростом он был чуть повыше ее, худощав. Судя по всему, брат моложе ее лет на пять-шесть.

Дима остался доволен сделанным, подхватил мешок с землей, закинул его в багажник и сел за руль. «Нива» дала задний ход и, ловко маневрируя между могильными оградами и деревьями, выехала на основную дорогу.

Через минуту я уже слышала лишь отдаленное урчание мотора, а потом и вовсе наступила тишина.

Я поднялась с кочки, включила фонарик и подошла к тому месту, над которым сейчас колдовали Елизавета Андреевна и Дима.

Замаскирован свежеиспеченный холмик был неплохо, но тем не менее я его сразу нашла. Мне было жутко любопытно узнать, что же под ним находится. Труп? Клад? Но раскапывать его я, разумеется, не собиралась. На этот счет у меня имелись другие соображения. Сейчас мне нужно было только хорошенько запомнить это место и убраться отсюда восвояси. Я стала светить вокруг себя. Ага, вот могила некой Парамоновой Марии Анатольевны. Луч фонарика высветил покосившийся памятник, на котором была фотография старушки в светлом платочке. А рядом — крест, сделанный из металлических труб, приваренных друг к другу. Краска на нем давно облупилась, но на табличке еще можно было прочитать надпись: Глушков Иван Сергеевич. Так. Запомнила.

Собираясь уходить, я посветила в глубь леса, вскользь коснувшись лучом интересующего меня холмика, и обмерла! Дальше по лесу, на сколько хватало мощности фонарика, моему взору предстало невероятное количество таких же низеньких холмиков. Ни на одном из них не было никаких опознавательных знаков. Ни оград, ни крестов, ни табличек. Ничего! Я почувствовала, как по спине снова стекла струйка холодного пота, и попятилась назад.

Попятилась, споткнулась, упала, быстро вскочила на ноги и увидела, что споткнулась именно о ту кочку, на которой сейчас сидела. Но это была не просто кочка. Это был такой же холмик, как все остальные. Это была чья-то могила.

Я, конечно, не из робкого десятка и не верю ни в какие привидения, но сейчас мое воображение невольно стало рисовать отвратительные картины, напоминающие дешевые фильмы ужасов. Я припустилась бежать к дороге.

Запыхавшись, я плюхнулась в свою «девятку», включила зажигание и… И не тут-то было! Мотор немного пожужжал для приличия, но и только. Вот что значит отправляться на дальние расстояния, не заправив машину и не взяв с собой запасную канистру с бензином.

«Отлично! — подумала я. — А главное — какое подходящее время и какое живописное местечко я выбрала, чтобы застрять. До деревни пешкодралить отсюда километра полтора, да еще и ночью. Хорошо, хоть фонарик у меня есть. Только бы, ко всему прочему, не сели батарейки».

Я вышла из машины, со злостью хлопнула дверцей, заперла ее и решительно зашагала по дороге, стараясь не смотреть в сторону кладбища.

Минут через сорок я наконец дошла до злосчастной Скатовки. Ни в одном окне маленьких ветхих домишек не было света. Я решила постучать в первую попавшуюся калитку, на которой значился номер пять, намалеванный синей краской.

Тотчас раздался заливистый лай какой-то мелкой собачонки, и через минуту в доме вспыхнул свет. Послышался скрип открываемой двери и такой же скрипучий голос:

— Кого еще черти принесли? Петьк, ты, что ль?

— Откройте, пожалуйста, — жалобно взмолилась я.

Калитку отворил сгорбленный седой старик, одетый в длинные семейные трусы, засаленную телогрейку, из которой местами вылезли клочья ваты, и валенки на босу ногу.

Некоторое время мы молча изучали друг друга.

— Ты кто будешь? — дыхнул на меня старик перегаром.

— Простите, но у меня тут авария небольшая случилась, — ответила я, отступая назад и указывая рукой в сторону леса. — В моей машине кончился бензин, и я застряла. Не подскажете, где можно раздобыть немного бензина?

— Хе! — хмыкнул старик. — Во всем селе только солярка имеется. Для трактора нашего. Да и то, почитай, как с неделю закончилась. А стало быть, и ее нету.

— А… А что же мне делать? — задала я вопрос, надеясь, что он посоветует мне что-нибудь толковое.

— Ты самогон пьешь? — вдруг совершенно не по теме спросил он.

— Простите, что?

— Самогон, говорю, пьешь?

— Пью, — кивнула я и шагнула за калитку. А что мне еще оставалось делать?

— Да замолчь ты! У-у, шельма! — рявкнул старик на уже задыхающуюся от лая белую собачонку и пропустил меня вперед.

По узенькой тропинке мимо каких-то грядок я дошла до скособоченных ступенек и остановилась перед раскрытой дверью жилища, из которого повеяло сыростью и протухшими соленьями.

— Ну, проходи, чего встала, — прокряхтел старик и бесцеремонно подтолкнул меня вперед.

Я очутилась в полутемных сенцах, в которых стояла открытая бочка с квашеной капустой. Она и издавала тот запах, который я почувствовала еще на улице. Только теперь он был значительно резче. На полу валялось оцинкованное ведро и какие-то тряпки.

Старик закрыл дверь и снова подтолкнул меня:

— Да иди, иди. Не боись.

Теперь я стояла посреди так называемой спальни. Эта же комната одновременно служила и кухней, и гостиной, так как была в этом доме единственной. Посреди нее находился круглый стол, на котором стояла железная миска с той же квашеной капустой, надтреснутая тарелка с заветренной картошкой, рядом, прямо на непонятного цвета клеенке, лежали куски нарезанного крупного помидора, и венцом всему была самая настоящая четверть самогона, закупоренная грязной тряпицей. Возле стены располагалась русская печь, сверху застеленная заплатанным одеялом, рядом стояла длинная деревянная лавка и какой-то ящик, служивший старику буфетом. Все! А я-то думала, что такое можно увидеть только в кино о дореволюционном селе.

— Садись, — чуть ли не приказал мне старик и достал из-под стола колченогий табурет.

Я послушно села, сложив руки на коленях.

— Тебя как звать-то, красавица? — обратился он ко мне, присаживаясь напротив на такой же табурет, который тоже выдвинул из-под стола.

— Татьяна.

— А меня Степан Игнатич, — отрекомендовался он и повернулся к «буфету».

Он извлек оттуда два граненых стакана, один из которых протер краем своего ватника и поставил