Путь китайца лежал через Чу, Или и Алмалык, а также через Джунгарию с ее бурями, до неузнаваемости изменявшими облик пустыни не без помощи, как утверждали тамошние жители, злых духов. Ему опять, но уже в обратном направлении, пришлось идти по перевалу Давст, по безводной и голой пустыне Гоби и, минуя враждебных тангутов, далее на юго-восток, через Ширгин в Онгин, затем в онгутский Куку-ото и наконец в китайскую провинцию Шаньси, куда он попал уже в июле 1223 года.

Через четыре года, в 1227 году, Чан-чунь умер.

Сочувственный интерес, проявленный к китайскому даосизму Чингисханом, подвиг приверженцев этого учения соорудить стелу. Она была воздвигнута в 1219 году, то есть за 24 месяца до встречи Завоевателя с Чан-чунем, по инициативе монаха, которому надлежало сопровождать Чан-чуня в его путешествии в Афганистан. Говоря от имени монгольского царя, она представляет его в довольно курьезном, чисто даосском виде. «Небо, — читаем мы на ней слова, якобы сказанные Чингисханом, — устало от надменности и любви к роскоши, достигших в Китае своего предела. Я живу на севере, где алчность возникнуть не может никогда. Я возвращаюсь к простоте и чистоте, сообразуясь с умеренностью (все это идеалы даосизма. — Р. Г.). Что касается одежд, которые я ношу, или пищи, которую принимаю, то все это такие же лохмотья и та же еда, что у пастухов и конюхов. Я обращаюсь с простым народом так же сочувственно, как с детьми, а со своими воинами, как с братьями. Принимая участие в битвах, я всегда нахожусь впереди всех. За семь лет я совершил великое дело, и отныне во всех шести измерениях пространства все подчинено одному закону».

Эта фразеология носит сугубо даосский характер. Но последнее предложение, хотя и скопировано с победных реляций древнекитайских императоров, без сомнения, содержит в себе отражение свойств монгольского царя или, если угодно, представление о себе, которое он пытался создать у своих современников.

Небезынтересно сравнить уважительное почтение, с каким Чингисхан внимал советам мудрого китайца, с его презрением к болтовне пустых говорунов. Принципиально не любя придворного протокола, он требовал, чтобы князья его дома от него воздерживались тоже. «Принцы крови обращались к нему только по имени Темучжин, к которому и в своих грамотах он не добавлял никаких почетных титулов».

Его переписку на персидском и арабском языках вел один из бывших письмоводителей хорезмшаха Мухаммеда.

Однажды Чингисхан приказал ему написать грозное послание атабегу Моссульскому. Писец, следуя персидской манере, раскрасил угрозу такими цветами риторики, что возмущенный царь спросил его, не шутку ли он с ним сыграл, и распорядился незамедлительно казнить незадачливого любителя пышных фраз.

Итак, зиму 1222/23 года Чингисхан провел под Самаркандом. Весной 1223 года, перед переходом на северный берег Сырдарьи, покидая этот край, он приказал, чтобы мать покойного султана Мухаммеда, надменная Теркен-хатун, а также все жены и родственники покойного хорезмшаха, взятые в плен монголами, пропуская вперед армию победителей, «стояли на обочине и, громко стеная и вопия, прощались с бывшим царством хорезмийским».

Это распоряжение стало прекрасным подтверждением искренности ответа Чингисхана на вопрос его друга Боорчу о том, что является наибольшим удовольствием для мужчины. По мнению Боорчу, оно заключалось в том, чтобы «весенним радостным днем отправиться на охоту, заседлать доброго коня, пустить кречета и посмотреть, как станет биться в его когтях добыча».

— Нет, — сказал Завоеватель, — самая большая радость для мужчины — это побеждать врагов, гнать их перед собой, отнимать у них имущество, видеть, как плачут их близкие, ездить на их лошадях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен.

Теперь все враги монгольского царя были разбиты. Весну 1223 года он провел на северном берегу Сырдарьи, устроив свою резиденцию в долине Чирчика, небольшого северного притока этой реки, к югу от нынешнего Ташкента, где восседал на золотом троне в окружении верных нойонов и баатуров. Лето того же года Есугаев сын провел, охотясь в степях Хулан-баши, то есть в окрестностях современных Ауле-ата и Бишкека, к югу от верхнего течения реки Чу и севернее Александровой горы. При нем неизменно находился Толуй, а также присоединились Чагатай с Угэдэем, проведшие зиму в охотничьих угодьях Бухары, откуда каждую неделю отправляли отцу по пятидесяти корзин дичи. Что касается их старшего брата, Чжочи, то он остался на севере, в степях нижнего поречья Чу, откуда регулярно присылал отцу огромное количество битого зверя. «Вслед за Чингисханом его воины любили охоту на куланов, которые так уставали от погони, что их можно было брать руками. Насытившись этой забавой, они отпускали животных на волю, но прежде выжигали на их спинах свои тамги, тавро».

Затем не имевшая более врагов армия двинулась на север, домой. Два внука Завоевателя, Хубилай и Хулагу, сыновья Толуя, соответственно будущий правитель Китая и будущий хан Персии, встретили Чингисхана на берегу Эмиля, в Тарбагатае. «Одиннадцатилетний Хубилай по пути подстрелил зайца; девятилетний Хулагу взял оленя. У монголов существовал обычай натирать мясом и жиром безымянный палец правой руки мальчику, первый раз принявшему участие в охоте. Эту процедуру посвящения в охотники внуков проделал сам Чингисхан».

Лето 1224 года Завоеватель провел на берегах верхнего Иртыша. Он надолго задержался в стране найманов и добрался до своего стойбища в Черном лесу, на берега Туулы, лишь весной 1225 года, то есть через шесть лет отсутствия.

Монгольский эпос рассказал о возвращении Покорителя Вселенной к родным очагам более того, что известно истории. Отзвуки подобных преданий, главной темой которых является «плач Борте», мы находим, в частности, у Саган Сэцэна, жившего в XVII веке.

На протяжении всей 6-летней кампании при Чингисхане находилась только одна из всех его жен — красавица меркитка Хулан. Борте, которая вовсе не была ревнивой, наконец устала от затянувшегося отсутствия мужа и даже якобы начала побаиваться, как бы не случилось какой беды с Монголией, оставленной без защитника. «Орел, — взывала она к Чингисхану, — устраивает гнездо на вершине высокого дерева, но если он долго не будет возвращаться, другие птицы могут съесть его яйца и птенцов!» Чингисхан решает вернуться в Монголию, но не без некоторого опасения по поводу приема, который, возможно, ему готовила Борте. Он торопится к ней, желая удостовериться в ее намерениях. Однако Борте, как женщина осмотрительная, спешит убедить его, что не находит в поведении супруга ничего противоестественного: «На озере с берегами, заросшими ивняком, водится много диких гусей и лебедей. Господин волен стрелять их сколько угодно. В наших племенах имеется много молодых дев и жен. Господин может сам назначать своих избранниц. Он волен взять новую жену, оседлать еще не укрощенного скакуна». Успокоенный этими речами, супруг вступил в свою юрту.

О, суета великих деяний человеческих! Эта, вероятно, выдуманная домашняя история — вот все, что после смерти Героя сохранилось в памяти его потомков от грандиозного похода, положившего к ногам монголов величайшую империю мусульманского мира!

Прежде чем отправиться за Чингисханом в его последний поход на Китай, надлежит рассказать о