один из них увез с собой, привязав к седлу. Более подозрительные, чем в прошлый раз, меркиты пожелали узнать, что находится в крытом возке. Напрасно Хоахчин старалась убедить их, что там была только шерсть. Старший из них приказал молодым воинам спешиться и обыскать повозку, и те без труда обнаружили Борте. Схватив ее и служанку, они побросали их на лошадей и погнались за Темучжином, следы которого, оставленные в траве и столь хорошо видные теперь, в полдень, привели к Бурхан-халдуну.

Оказавшись у подножия горы, преследователи трижды объехали ее кругом, тщась найти тропу, по которой Темучжин скрылся в лесу. Задача их была осложнена тем, что подступы к горе преграждали болота и густые заросли.

Все попытки меркитов пробраться сквозь них оказались напрасными. И они удовлетворились тем, что отдали Борте на потребу Чилгэр-боко (Чилгэру-силачу) — младшему брату Эке-Чиледу, у которого Есугай когда-то увел Оэлун.

Так из поколения в поколение, из рода в род переходила месть, с неизбежными похищениями и насильственной любовью.

Укрывшийся в тайге Темучжин соорудил шалаш из ветвей ивы и вяза и стал ждать дальнейшего развития событий. Уехали меркиты или приготовили ему засаду? Ища ответ на этот вопрос, беглец послал в разведку Бельгутая, Боорчу и Джелме. Возвратясь через трое суток, те доложили, что ничего подозрительного не обнаружили.

Успокоенный Темучжин спустился с Бурхан-халдуна, не забыв возблагодарить бога горы, в частности, такими словами:

«А все оттого, что у доброй Хоахчин Кротовые уши видать! У матушки доброй Хоахчин Зренье хорю под стать!

Верхом на неуклюжем коне, бродя оленьими тропами, отдыхая в шалаше из ивовых веток, взобрался я на гору Бурхан… Бурхан-халдун защитил жизнь мою, подобную жизни ласточки. Великий ужас я испытал. Будем же каждое утро поклоняться горе и каждодневно возносить молитвы. Да разумеют потомки потомков моих!..»

И, сказав так, он обернулся к солнцу, повязал на шею свой пояс, повесил на руку шапку и, обнажив грудь, девятикратно поклонился солнцу и совершил кропление и молитву.

Здесь мы имеем дело с одной из церемоний, характерных для первобытной монгольской религии. Почести, возданные Темучжином, являлись частью ритуала поклонения алтайцев божествам гор. Именно так тюрки VII столетия молились покрытой лесом горе Отукен, очевидно, являвшейся одной из вершин Хангайских гор.

Что касается жертвоприношений солнцу (наран), то они представляют собой часть более общего культа Тенгри, или, если использовать монгольскую ритуальную формулу, Коко Монка Тенгри, то есть Вечного Синего Неба, высшего божества монголов. Эти жертвоприношения, в принципе, должны состоять из питья кумыса, перебродившего кобыльего молока, любимого напитка пастухов-кочевников. А девятикратное преклонение и простирание являются не только частью религиозного ритуала, но и монгольского придворного этикета.

Как утверждает богатый откровениями монгольский эпос, Темучжин довольно легко отнесся к тому, что лишился молодой жены: лучше так, чем подвергать себя опасности уступкой Борте запасной лошади. Его расчет оказался верным: умыкание красавицы на некоторое время заняло врагов, что позволило ему добраться до укрытия на Бурхан-халдуне.

Весьма кстати будет здесь поразмышлять о словах, однажды сказанных Оэлун в похожей ситуации своему несостоявшемуся мужу Эке-Чиледу:

— Был бы ты жив-здоров, а девушки в каждом возке найдутся. Был бы ты жив-здоров, а жены в каждой кибитке найдутся.

И все же, вопреки этой, столь мало похожей на рыцарскую философии, Темучжин о своей прекрасноликой Борте не забыл, явно не желая лишаться ее навсегда. Убедившись, что меркиты убрались восвояси, он приступил к разработке военного плана ее возвращения.

Знал ли он, что его юную супругу отдали одному из меркитских вождей, с которым ей пришлось делить юрту? Если да, то подобная рана могла лишь обострить его желание возвратить Борте. Вспомним, что она была женщиной совсем молодой, что она еще не успела родить мужу детей и что ее любовь к Темучжину была прервана так грубо и жестоко, что он не мог не страдать от ее утраты. Возможно, Темучжин и упрекал себя за то, что пожертвовал ею ради личной безопасности, а не увез с собой вместе с остальными членами семьи, посадив на запасного коня.

Надо было возвращать Борте, и Темучжин в первую очередь обратился за помощью к кераитскому царю, чьим «клиентом» и приемным сыном официально состоял. Взяв с собой Хасара и Бельгутая, он вновь отправился в Черный лес, где находилось стойбище Тоорила.

Просьба, которую он адресовал своему сюзерену, ничем не отличалась от просьб, какие направляли в начале XII столетия юные европейские бароны своим герцогам:

— Внезапно напали на нас три меркита и полонили жен и детей. Я пришел просить тебя, хан и отец, спасти моих жен и детей!

И Тоорил, в свою очередь, ответил точно так же, как ответил бы любой король-феодал:

— Разве я в прошлом году не говорил тебе? Помнишь, что я сказал тебе, когда ты в знак сыновней любви облачал меня в соболью доху и говорил, что отцовской поры побратим все равно что отец тебе?.. Теперь я истреблю для тебя всех меркитов и спасу твою Борте… возвращу ее тебе…

Война предстояла серьезная. Меркиты к тому времени объединили несколько монгольских племен, живших на границе степи и сибирской тайги, в северной оконечности бассейна Селенги. В это объединение входило три крупных племени: удуит-меркиты, увасы и хааты.

Первые, возглавляемые Тохтоа-беки, обретались в Буура-кеере, в «Степи верблюдов-самцов», которую исследователь Хэниш помещает в окрестностях нижней Уды, восточнее Верхнеудинска.

Увас-меркиты во главе с Даир-усуном населяли остров Талхун, то есть жили внутри «вилки», образовавшейся в месте слияния Орхона и Селенги.

Наконец, хаат-меркиты вместе с их вождем Хаатай-Дармалой кочевали в Хараджи-кеере, еще одной тамошней степи. Все эти степи были типично забайкальскими, лесистыми, где пастбища чередуются с сосняками с их характерным густым подлеском из рододендронов и орхидей. Чем севернее, чем гуще леса, тем больше в них растет берез и лиственниц; тянутся же они до отделяющих этот район от Южного Байкала достигающих двухкилометровой высоты гор, где начинается настоящая сибирская тайга.

Прежде чем выступить против меркитов, кераитский хан призвал на помощь третьего союзника: Чжамуху, предводителя монгольского племени джардаран. Как мы помним, Чжамуха был другом детства Темучжина, и оба они считали себя братьями. Звание побратимов, братьев по клятве — анда, в монгольском обществе имело самое реальное значение и возлагало на воинов, себе его присвоивших, вполне конкретные обязанности, впрочем, как и звание отца, присвоенное Темучжином кераитскому царю Тоорилу.

Если сын Есугая лишь начинал восстанавливать свой клан, то Чжамуха уже являлся вождем, и даже более могущественным, поскольку предводительствовал целым племенем. [24] Так что Тоорил был прав, когда посоветовал Темучжину пригласить участвовать в готовившемся деле своего друга детства.

В ту пору стоянка Чжамухи находилась в Хорхонах-джубуре, на одном из притоков Онона, скорее всего нынешней Курху, или, что менее вероятно, Киркун, протекающем северо-восточнее.

Тоорил посулил Темучжину привести корпус войск численностью 20 тысяч воинов, который должен был составить правое крыло армии.

— Чжамуха, — давал указания Тоорил, — со своими двумя тьмами пусть будет левым крылом.

Это указание подтверждает, что молодой хан возглавлял объединение родов довольно значительное. И еще. Именно ему Тоорил доверил определить место сбора объединенного войска.