— Панин — хороший мужик.

— А тебя ребята не любят, ты знаешь?

— Знаю.

— А знаешь, почему?

— Знаю.

— Ну, и?

— А я не девочка, чтобы меня любить.

— Я тебя тоже не люблю. Это чтоб ты знал.

— Буду знать. Давай-ка еще по пять капель…

— Сейчас. Сосед! — крикнул Командор в приоткрытую дверь. Он там увидел кого-то, а я нет. — Выпить хотите?

Вошел наш сосед по домику. Я его еще не видел, не совпадали мы с ним в пространстве и времени. Мужчина дет пятидесяти, седоватый, в очках, но с торсом то ли боксера профессионала, то ли лейббаумейстера. Был он в белых парусиновых брюках и черной безрукавке.

— Я с дамой, — сказал он по-русски, но с акцентом. Вряд ли немец, скорее, прибалт. — Если вы не возражаете против дамы…

Против дамы мы не возражали, более того, как нарочно, у нас пропадала бутылка египетского ликера, не пить же это самим. Даме было самое большее семнадцать.

Командор показал себя с лучшей стороны: представил даже меня, представился сам, представил нас с соседом друг другу: Игорь Валинецкий, инженер, из Томска — Роберт Кайзер, издатель, из Риги. Дама представилась сама: Стелла, сказала она с прилепленной улыбочкой. О, звезда, воскликнул Командор, звезда любви, звезда заветная! Она не поняла, причем тут звезда, и пришлось переводить. Тогда она стала смеяться. В ее личике, манере говорить и вести себя было что-то неистребимо малороссийское, хотя она утверждала, что родом из Петербурга..

Идиотка. Но ликер пила хорошо, и за это ей можно было многое простить.

Мультик между тем продолжался. Отряд зверей отдыхал. Спали обезьяны, обняв допотопные ружья, спал медведь, положив под голову пулемет, спали львы, тигры и носороги. Догорал костер. Две черепашки, взявшись за руки, на носочках прошмыгнули мимо спящего часового — громадного орла. Костер еле теплился… погас. И вдруг неожиданно — длинная пулеметная очередь. Все вскакивают, палят в воздух, суета — и вот все лежат в круговой обороне, ожидая врага. Очередь снова гремит. Львенок уползает в темноту, какая-то возня, визг… возвращается во весь рост, потрясая смущенными черепашками…

— А я думал, ты латыш, — сказал я Роберту, когда мы свернули голову третьей бутылке. — У немцев акцент не такой.

— А я и есть латыш, — сказал Роберт. — У меня только прадед был настоящий дейч, все остальные латыши, а вот фамилия держится. Но у нас пока спокойно с этим делом.

— У нас тоже, — сказал Командор, и все засмеялись.

— А здесь, говорят, нет. Многие уже на чемоданах.

— Не знаю, — сказал я. — Вчера пили в большой и очень смешанной компании — ни малейших признаков дискриминации.

— Так то, наверное, была интеллигенция, — сказал Роберт.

— Скорее, богема.

— Страшно далеки они от народа… а на заводах, ребята, скверно. Да что на заводах, я в типографии здешней вижу — скоро-скоро до ножей дойдет. А разобраться — зачем? Кому это выгодно?

— Кому? — спросил я.

— Большевистскую заразу с корнем не выдрали, — сказал Роберт. — Это вы молодцы, а тут толстый Герман не дал их на фонарях развешать…

— Что-то ты путаешь, — сказал я. — Большевики, они же это… «пролетариат не имеет отечества», «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — и прочее…

— Нет, — помотал головой Роберт. — Они всегда были эти… куда ветер дует. Шла мировая война — подводили базу под дезертирство. Взяли власть — заделались оборонцами и патриотами. Германия в сорок первом напала — всех готовы были под танки кинуть, лишь бы власть сохранить. Оккупация — смерть коллаборантам, восстановили государственность — так и прут в правительство, из штанов выскакивают. Теперь вот объединением с Сибирью запахло… У них ведь вся их философия в два действия арифметики укладывается: отнять и разделить. И о чем бы речь ни шла, по этим двум действиям их, сук, всегда опознать можно. Ну, выгонят они немцев из России — а дальше-то что? Сразу все проблемы, как рукой?.. А-а, бесполезный это разговор, трата слов… За что хоть пьем-то?

— Поминки, — сказал я.

— Вот как… — он покусал губу. — Что же вы не сказали? Я тут разболтался… По ком поминки?

— По мне, — сказал я.

— То есть?

— Семь лет назад вот этого парня, — Командор показал на меня, — убили в Туве.

Там была небольшая заварушка, а он занимался альпинизмом… его и убили. Тело вывезли вертолетом и только на другой день обратили внимание, что оно не остывает. А год назад он еще раз умер — от разрыва сердца. Натуральный разрыв — стенка в клочья… Теперь ходит с искусственным. Говорит, ничуть не хуже. Пан, покажи.

Я задрал рубаху и показал рубцы: на груди и под ребрами.

— А сегодня меня чуть не грохнули еще раз, — сказал я. — В мою машину врезался грузовик — еле успел выпрыгнуть.

— Да-а… — с уважением протянул Роберт. — Это надо пить, и пить, и пить. Такой день… А этот шрам от чего?

— Тут батарея для сердца. Изотопная. Сидя рядом со мной, вы получаете дозу облучения, как от цветного телевизора. По закону я обязан вас об этом предупредить.

— Тьфу, глупость, — сказал Роберт.

— Многие боятся, — сказал я.

— Да, — Роберт помолчал немного. — Давайте выпьем за то, чтобы людям не требовалась такая неимоверная живучесть и чтобы мы все умерли один раз и только от старости…

Потом мы выпили за успех предприятий — Роберта и нашего. Стелла начала засыпать: клевала носом и вздрагивала. Толку от нее не было ни малейшего. Командор принялся травить анекдоты: встречаются русский, немец, хохол и еврей, немец несет гуся, хохол свинью, русский два каравая под мышками, а у еврея в руках ма-аленький пакетик из газеты… Звук у телевизора мы убрали, но на экран я волей-неволей смотрел. Там показывали сожженные машины — на дороге и на стоянке, внутренность нашего гаража, найденные в тайнике пистолеты и автоматы: на них обнаружат отпечатки пальцев двух весьма известных афинских боевиков, которых еще в январе Командор очень элегантно повязал в Бухаре, и бывшего кассира Варшавского отделения Рейхсбанка, пытавшегося пробраться через Сибирь в континентальную Японию; до Японии он не дошел, но об этом мало кто знает.

Показали и фотографию убитого Петра. А что гепо рванули, так это правильно, доказывал Роберт мне и Командору, потому что… потому что… а-а, да все вы понимаете! Что правильно, что правильно, горячился Командор, это сколько же всего нужно взорвать, чтобы все было правильно?! А вот столько и нужно! Нет, молодцы эти ребята, что вы мне ни говорите! Ну их, эти взрывы, сказал Командор, давай лучше о бабах. В дверь развязно заколотили, открыто, крикнул я, и ввалилась Саша, пьяная в дым, белая блузка расстегнута до пупа и залита вином, с ходу шлепнулась мне на колени и впечатала могучий поцелуй в угол рта. Пойдем купаться! Пойдем купаться! — Командору. Пойдем купаться! — Роберту. Там и познакомимся, ха-ха! Ой, и девочка есть. Тогда давайте групповуху устроим!

Девочка, просыпайся, будем устраивать групповуху! С обалдевшей, ничего не понимающей Стеллы она начала стягивать юбку. Эй, Саша, полегче, придержал я ее, девочка испугается. Ребята, мы, наверное, пойдем, сказал Роберт. А то, я смотрю, меня заставят участвовать в групповухе, а мне это ни по возрасту, ни по чину.

Это она так шутит, сказал я. Шучу?! — взвилась Саша. Да я, если хочешь знать…

Пойдем, пойдем, Роберт приобнял озирающуюся Стеллу за талию и повел к дверям.