– Все хорошо у Гомера, но лучше всего о Киприде Молвил поэт, золотой эту богиню назвав.

Если с деньгами придешь, будешь мил, и тебя ни привратник Не остановит, ни пес сторожевой у дверей, Если ж без денег ты, встретит сам Цербер...

– Кто написал такую гадость? – с притворным негодованием спросила, надув губы, Галина.

– Антипатр Фессалонийский, – улыбнулся Иннокентий, – македонянин.

Галина пожала плечами и с усмешкой взглянула на Иннокентия. Темные камчатые занавески не могли усмирить поток солнечных лучей. Раскаленные желтые полосы пробивались под ними, пыльной патиной одевая бурую плитку.

В полуоткрытое окно вторгалось дыханье южного полдня, полное запахов нагретых пальм, камней и моря. В жарких волнах ароматов синими маяками пылали васильки, глянцевито поблескивала листва инжира, желто-бурые корневища аира вспыхивали камфорными бликами, фиолетово-розовые двугубные цветы шалфея чуть заметно подрагивали, возводя свою хрупкую радугу над деревенеющим стеблем.

– Если бы ты меня так не отталкивала, ваза была бы цела, – Иннокентий приподнялся и, обвив руки вокруг Галины, потянул ее к себе.

– Все равно я включу ее стоимость в квартплату, – упрямым тоном избалованного ребенка сказала она.

– Я поселюсь, согласен, но с одним условием – ты не дашь мне умереть со скуки.

Девушка погрузила пальцы в его светлые волосы и больно потянула у корней. Иннокентий поморщился. Галина рассмеялась, отпустила волосы и прижалась к Иннокентию. Между их потными телами не мог прокрасться и солнечный луч. Пот был липкий и горький, как сок одуванчика. Галина приоткрыла рот, и язык Иннокентия, подобно змею, пролез под ее разбухшее от упоительных игр нёбо. Девушка не сопротивлялась, но и не проявляла активности. После двух часов подобных забав она чувствовала себя огромным камнем на берегу, изнемогшим от ласк беспокойного моря. Пыл Иннокентия брал свое начало из тайников его подстегнутого опасностью тела. Ситуация, в которой он оказался, была чревата непредсказуемыми последствиями.

Страх, надежда, солнце и красивое тело девушки подстегнули его чувственность.

Его кровь, куда во время заплыва выплеснулось столько адреналина, требовала добавочной порции гормона.

– Я живу не одна, – привстала девушка, – с братом.

– Я понял. Но он уже взрослый мальчик и не будет за нами шпионить.

– Откуда ты взял, что я захочу и дальше спать с тобой? – нахмурилась Галина.

– У тебя нет другого выхода, – усмехнулся Иннокентий, – иначе ты лишишься выгодного постояльца.

– Ты много о себе воображаешь! – шутливо вспылила девушка.

Она «оседлала» Иннокентия, зажав коленями его бедра.

– Давай, покажи класс, – подначивал он ее, – всю жизнь мечтал потрахаться с амазонкой.

– Может, ты еще захочешь оттяпать мне правую грудь? – засмеялась обретшая второе дыхание Галина.

Она склонилась к Иннокентию. Ее глаза следили за рождением и угасанием мелких морщинок возле его улыбчивых глаз. Их лица, как две бродячих луны, затерялись в дебрях ее волос.

Девушка отстранилась, чувствуя между бедер его твердую плоть. Лицо ее стало каменистым, жестким, невнемлющим. Новое бурление страсти отрезало ее от мира. Она была обращена внутрь себя и, казалось, боялась упустить малейший отсвет нарастающего в ней желания. А потом все завибрировало: души, тела, стены комнаты и даже разросшиеся в дальнем углу сада кусты можжевельника. Чуткая хвоя вторила биению пульса, настороженно ловила каждое крохотное землетрясение в глубине сомкнутых бедер.

Темп увеличивался. Прислушивание к своим сокровенным глубинам уступило место вакхическому выплеску себя наружу, лишенному стыда совокуплению.

Качка обрушивалась в рывки, из убыстряющегося ритма рождался на миг хрупкий цветок объятия. Жгучая ярость сношения безжалостно сминала его, тела распадались, оставаясь по-животному слитыми лишь там, где слово «проникновение» становится плотским буквализмом.

Галина, как гимнастка, отклонялась назад, до тех пор, пока сохранялась возможность быть слитыми, потом снова нависала над Иннокентием, обдавая его лицо травянисто-соленым запахом волос. В один из таких моментов Иннокентий обхватил ее и перевернул на спину, оказавшись сверху.

Каштановые пряди девушки разметались по зеленому гобелену. Покрывало с дивана давно сползло на пол, оставшись лежать мягкой грудой на плитке.

Несколько резких толчков и их стоны слились в один радостный протяжный вопль. Сгустками прозрачного сока голоса исторгались из глыбы тел. Иннокентий упал на бок и перевалился на спину, широко раскинув руки. Диван многое повидал на своем веку. Не было нужды тратить силы на то, чтобы разложить его. С бесстыдным покорством шлюхи, он явил голым ногам и ягодицам обе свои потертые половинки, превратившись в тахту.

– Уф, – Галина не могла отдышаться.

Сердце в груди Иннокентия билось так, как будто он сорвался с Эльбруса.

– Значит, решено, – пользуясь его счастливой потерянностью, возобновила она деловой разговор.

– Я не знаю, сколько еще здесь пробуду и целесообразно ли мне селиться у тебя.

– Ты хочешь и дальше жить в палатке? – вскинула брови Галина.

– У меня нет палатки, ты же знаешь, – грустно улыбнулся Иннокентий, – снаряжения тоже нет.

– Тем более, – Галина согнула правую ногу и забросила на нее левую.

– Мне пока нечем тебе заплатить...

– Продай монеты, – хитро улыбнулась она, скосив на него глаза.

– Это займет определенное время. Жаль, была б моя воля, я бы оставил их себе, – вздохнул он.

– А меня все эти находки интересуют только как средство заработка, – отрезала Галина. – Зачем мне эти оболы и драхмы, если, продав их, я могу загорать на солнышке, съездить в Сочи, накупить гору тряпок?

– И это все твои интересы? – не мог скрыть разочарованной усмешки Иннокентий.

– Можно подумать, ты обременен чем-то более серьезным! – Галина надула губы. – Я вот копалась в огороде как-то, прошлась пару раз граблями и медный обол нашла. Полторы тысячи долларов! Все лето бездельничала, купалась, книжки читала... Это лето еще отдохну, а потом придется работу искать. Нет ничего более унылого, чем пахать с утра до вечера, – вздохнула она. – Тебе-то хорошо, ты – мужчина. Купил снаряжение и в одиночку – на берег. А мне одной никуда нельзя. Кругом – толпы сексуальных маньяков. А я девушка видная, – кокетливо повела она ресницами и вслед за этим громко рассмеялась, – мне себя беречь надо.

– Вовсе ты не похожа на невинную барышню, – усмехнулся Иннокентий. – Сама кого хочешь изнасилуешь!

– На что это ты намекаешь? На то, что я тебя сама в койку уложила? – Галина негодующе лягнула Иннокентия.

– Но ведь не противилась... – иронично подмигнул он.

– Потому что ты мне показался довольно безобидным, – Галина потянулась как кошка, – чем-то вроде маменькиного сынка. – За добродушную иронию она платила подтруниванием.

Иннокентий игриво ущипнул ее и взял с бамбукового столика сигареты.

Предложил Галине.

– Не курю, – она убрала со щеки прядь, липкую от морской воды и пота.

– Деньги экономишь?

– У меня нет богатых родителей, нет покровителей, нет спонсора.

Приходится зарабатывать самой, – Галина резко мотнула ногой, потом поднялась, желая перелезть через Иннокентия, но он удержал ее, – так что нечего меня подкалывать!

Она высвободилась из его усталых рук и, стараясь не наступить на осколки, прошла к узкому дубовому столу, зажатому между двух окон. На керамическом блюде аккуратной горкой были уложены жареные, посыпанные тертым чесноком ломтики баклажана. Здесь же стояли тарелка с домашней колбасой и сыром, ваза с фруктами. В бутылке из-под клубничного ликера розовело перелитое из бочонка вино.