утра, Неужели сам позвонил? спрашивает Джулио, Ты когда-нибудь слышал по телефону господа бога? отвечает Гажо, для этого существуют ангелы, мой возвестил о себе голосом верного Карлоса, коротко сообщившего, что господь бог, то бишь сеньор Ортис, ожидает нас обоих, это было, понимаешь ли, деликатно подчеркнуто: бог ждет меня вместе с моей подругой, Франсуаза, говорю я, правильно сказано в Священном писании, что нищие духом войдут в царство небесное, и тут же полез под холодный душ и смыл остатки похмелья, не знаю даже, прошло ли полчаса после звонка ангела, как мы переступили порог мастерской господа бога, А она что? спрашивает Джулио, не удивилась? Франсуаза? нет, это не в ее обычаях, она никогда не удивляется, и вообще, черт знает, что за штучка: то ли хитрая потаскушка, то ли безропотная телка, А он? Он, конечно, предстал в полном блеске, сперва мигом выспросил у Франсуазы все анкетные данные: как зовут, когда и где родилась, чем занимается, где живет, а потом раз! и ко мне: вы когда обратно в Париж? тут, скажу тебе, даже я растерялся, Пока не знаю, говорю, не от меня зависит, Правильно, мне на это старик, положитесь на меня, сейчас около половины девятого, у вас достаточно времени, чтобы к обеду поспеть в Нарбонн, там отличный ресторан, и, если переваривание пищи не мешает вам думать, вы сможете за чашечкой кофе сочинить интервью со мной, три первые фразы я охотно вам подарю, начните стилем Юлия Цезаря: «Я приехал в Волльюр. Я видел Ортиса. Я разговаривал с Ортисом». Годится? Еще бы! Остальное допишете сами. Что вы обо мне знаете? То, что все, ответил я, Лучше и быть не может, он на это, наворотите кучу чепухи, которая всем придется по вкусу, что еще надо? вы получаете все, о чем мечтали, можете описать мой дом, меня и, разумеется, мадемуазель Пилье, которую вы имели честь впервые увидеть здесь, в моей мастерской, ага! чуть не забыл самого главного, в конце концов я, как-никак, художник, и обратился к Франсуазе: вы родились двадцать второго марта? Да, сказала она, тогда он крикнул: вот-вот! можете в таком случае оповестить мир, что через полгода, двадцать второго марта, я выставлю в Париже новые картинки, картинок, разумеется, тоже будет двадцать две и на всех будет увековечена одна женщина, Франсуаза, я знаю, что ты согласна, но хотел бы услышать это из твоих уст, ну как, согласна? Ну конечно же! сказала она своим высоким хрустальным голоском, Молодой человек, говорит он тогда мне, причем, должен честно признаться, без тени торжества, можете написать, что это будут лучшие картинки моей жизни, Франсуаза, наш юный друг хочет с тобой попрощаться, кажется, я вел себя именно так, как и следует себя вести в обществе богов, я просто сказал: до свидания, Франсуаза, и она, обыкновенно так: спасибо, Андре, но вот с господом богом я все же дал маху, хотел на уровне завершить этот фарс, ну и любезно говорю на прощанье: теперь я понимаю, что вы имели право когда-то сказать, будто художник — человек более алчный, чем все остальные, здорово, а? а он как рявкнет: вздор! откуда вы это взяли? хорошо, я успел кое-что о старом козле прочитать и смело ссылаюсь на Пьера Лоранса, мол, тот в своем предисловии и так далее, а он опять в крик: вздор! Лоранс старая задница, уж это вы, по крайней мере, должны бы знать, я сказал: более сладострастный, чем остальные, а не алчный, сладострастный! как тебе нравится? Это все? минуту спустя спрашивает Джулио, Нет, отвечает Гажо, обед в Нарбонне и вправду был отменный, Что ты ел? и Гажо, не задумавшись, перечисляет: лангусты, курица по- провансальски, рокфор, к этому сперва охлажденное местное розовое, а потом «Шато дю Пап» сорок восьмого года и, конечно, черный кофе, Дружище! восклицает Джулио, ты еще не забыл Франсуазу, а поскольку Гажо молчит, добавляет поспешно: я не хотел наступать тебе на больную мозоль, но так мне кажется, на что Гажо без улыбки: тебе надо писать психологические романы, имел бы шанс получить Гонкуровскую премию, к счастью для Джулио, который не нашел достаточно быстрого и остроумного ответа на этот выпад, «триумф» сворачивает в улицу Ансьен Комеди и останавливается в двух шагах от Галереи Барба, Гажо тыльной стороной ладони смахивает выступившую над верхней губой капельку пота: каков результат матча? Джулио молча выходит из машины, Ничья, великодушно бросает Гажо, тогда Джулио, подстрекаемый зудом тщеславия, не выдержав, говорит: если б я тебе кое-что показал, счет стал бы два ноль, В мою пользу? спрашивает Гажо, вместо ответа Джулио лезет в карман пиджака, достает красивый бумажничек из крокодиловой кожи, роется в нем, наконец находит то, что искал, и, не говоря ни слова, жестом предъявляющего служебное удостоверение полицейского агента, издали показывает Гажо небольшую фотографию, Гажо подходит ближе, внимательно разглядывает снимок, но напрасно Джулио ищет на его лице следы удивления или хотя бы интереса, Ах ты паршивец! чуть ли не с ненавистью думает он о своем новом дружке, Трогательная идиллия, говорит наконец Гажо, если бы не эти старомодные подштанники, изображающие плавки, я б мог подумать, что это ты, только на пару лет постарше, лежишь с молоденьким Ортисом на пустом пляже, очень вы красиво выглядите, который это год? Точно не знаю, говорит Джулио, девяносто какой-то, Ортис тогда еще был в Испании, чем тебе не суперсенсация? на обороте его собственноручная надпись, видишь: «Твоя память, пожалуй, будет для этой фотографии лучшим пристанищем, чем моя неверность, Антонио», Ничего не понимаю, говорит Гажо, ты похож и на мать, и на деда, я думал, твоя матушка приходится старику невесткой? Нет, объясняет Джулио, она его дочь, эта фотография никогда не репродуцировалась, Погоди, задумывается глашатай благой вести, в таком случае, раз ты носишь фамилию матери… Мой отец, с некоторым раздражением перебивает его Джулио, тоже был Барба, Родственник? Дальний, я думал, этот снимок может тебя заинтересовать, Знаешь, на это Гажо, спустя шестьдесят лет сенсация перестает быть сенсацией, фото, действительно, трогательное, но по сути это всего лишь мелкая деталь юношеской биографии господа бога, Эта мелкая деталь стоит миллион, говорит Джулио, тебе по знакомству могу уступить за полмиллиона, Гажо, явно повеселев, сверлит его взглядом: ну ты и нахал, сын мой! на твоем месте я бы всерьез побаивался, как бы в одну из ближайших ночей к тебе не пожаловал с того света дедушка и не выдрал основательно, Жаль, говорит Джулио, пряча фотографию, я хотел оказать тебе услугу, подумай еще, мы наверно увидимся на вернисаже, Я уже подумал, смеется Гажо, пока! и уезжает, оставив на тротуаре слегка оторопевшего Джулио, уезжает с намерением заскочить в гостиницу «Рафаэль» на пресс-конференцию, которую дает журналистам знаменитый американский драматург Уильям Уайт, однако, заметив в начале бульвара Сен-Жермен свободное место на автомобильной стоянке, внезапно меняет решение, ставит «триумф», переходит на другую сторону, в кафе на углу выпивает двойную порцию виски у облепленной посетителями стойки и направляется к телефону-автомату, но, поскольку кабина занята, идет в туалет помочиться, думая: Горе посредственностям, попади они между клинков искусных фехтовальщиков, искусных? ну что ж, мы еще поглядим, кто искусней в постели, господу богу рога пришлись бы в самый раз, Гажо моет руки, с удовлетворением разглядывая свое отражение в зеркале, и возвращается к автомату, кабина свободна, он заходит в нее, опускает в щелку монету, набирает номер, слышит гудок, ждет, в трубке только гудки. Черт, думает он, гудки продолжаются, и он уже хочет повесить трубку, как вдруг в ней раздается высокий голосок: алло! он был уверен, что если кто-нибудь вообще подойдет к телефону, так это будет Карлос, поэтому в первое мгновенье теряется от неожиданности и слишком порывисто нажимает кнопку, слышен стук падающей монеты. Добрый день, Франсуаза, говорит он, уже совершенно собой овладев, тишина, и только минуту спустя: кто это говорит? Гажо усмехнулся: не узнаешь? Андре, Андре Гажо, опять тишина, Ты одна? спрашивает он, Ну конечно же! голос Франсуазы теперь звучит по крайней мере на два регистра ниже, Как поживаешь? Спасибо, хорошо, Я бы хотел с тобой повидаться, опять тишина, ты меня слышишь? Ну конечно же! Когда встретимся? мы, разумеется, увидимся на вернисаже, но там наверняка не удастся спокойно поговорить, вечер у тебя, вероятно, занят, да и у меня тоже, может быть, завтра, скажем, в первой половине дня? тишина, Ну так как? спрашивает Гажо. Нет, отвечает Франсуаза, и, прежде чем Гажо успевает что-либо сказать, раздаются частые гудки, чуть помедлив, он тоже вешает трубку, говорит вполголоса: Один ноль, и выходит из кафе;

Пьер Лоранс привык работать систематически: утром с девяти до двенадцати и днем с четырех до шести, поэтому сейчас, по окончании сиесты, продолжавшегося ровно час отдыха в горизонтальном положении, что, во-первых, позволяет предаваться полусонным размышлениям в тепле верблюжьей шерсти, во-вторых, способствует правильному пищеварению и, в-третьих, восстанавливает силы ума и тела, итак, ровно в пятнадцать ноль пять, сегодня, к сожалению, почти не испытывая прилива бодрости и к тому же с неприятным ощущением в полости рта от повышенной кислотности, Лоранс, тяжело шлепая домашними туфлями, проследовал из спальни в ванную, помочился, потом долго и тщательно вытряхивал из своего пениса ленивые капельки, думая параллельно своим усердным стараниям сперва о густом и остром беарнском соусе с грибами и сметаной, затем о незаконченном эссе об Ортисе и, наконец, о молодости, которая отдает мочу резво, словно исправно работающий кран или садовый шланг, выбрасывающий упругую крутую струю воды, тогда как впоследствии, на закате дней, человек мочится долго и вяло, не