познакомиться, Вальтер Шелленберг. — Он протянул мне руку: — Я руководитель всего этого сумасшедшего цирка.

— Очень приятно, Петр Михайлов, — ответил я, пожимая его руку.

— Штайн, вы появились очень вовремя, — обращаясь к подчиненному, Шелленберг продолжал внимательно смотреть на меня: — Организуйте, чтобы на детской площадке рядом со зданием играли дети. Обращайтесь к кому хотите, к школьному инспектору, бургомистру, в гитлерюгенд, хоть гауляйтера из постели достаньте, но с утра до вечера на площадке должно быть много детей.

— Герр Михайлов, давайте пообедаем, ведь вы, наверное, даже не завтракали? — казалось, что Шелленбергу доставляет удовольствие играть роль гостеприимного хозяина.

В классной комнате, отведенной под столовую, обедали уже несколько офицеров.

Сев за отдельный столик и дождавшись, когда настоящий официант расставит все блюда, хозяин продолжил:

— Оскар и раньше мне говорил, что вы хорошо переводите на слух, но, получив отчет о вчерашнем вечере, я понял — вы тот, кто нам нужен.

— Понять качество устного перевода можно, только присутствуя там, — сказал я, — или если у вас там…

— Быть слишком умным очень опасно. Как говорят у вас, русских: «Будешь много знать, приблизится смерть», — с улыбкой прервал меня хозяин.

Но улыбка исчезла, когда он продолжил:

— Если работаете на меня, то нужно быть очень умным. Кушайте, кушайте, герр инженер, а я введу вас в курс текущих событий. — На его лице снова появилась озорная улыбка. — За полтора дня наши войска продвинулись на двести-триста километров, но завтра они встанут без горючего и скорее всего будут окружены. У противника на границе совсем не было войск, а все данные разведки были ложными. У нас огромное численное превосходство по всем направлениям, — Шелленберг вздохнул. — А теперь о грустном.

Он наклонился ко мне и, понизив голос, продолжил:

— Похоже, мы проигрываем эту войну, официально это не объявили, но вся группа «Север» исчезла. В Кенигсберге русские, много русских. Третья танковая группа завязла в Вильнюсе, а в Восточной Пруссии огромная дыра, которую затыкают сейчас всем, чем можно. Да и противник совсем не тот, на которого мы рассчитывали. Их техника на два порядка превосходит нашу. Я начинаю верить в бога из машины. Вот так!

После обеда Шелленберг передал меня на руки вернувшегося из городской управы Оскара. Он завел меня в организационный отдел, где я прослушал лекцию о структуре управления, одновременно подписывая стопку уведомлений о допуске к секретной информации и обязательств об ознакомлении. Взглянув на последнюю бумагу, я остановился. «Расписка об отсутствии еврейских предков и родственников».

— Это-то зачем? — спросил я.

— Бюрократия, — развел руками Оскар. — Подписывай, все равно никто проверять не будет.

Я расписался, и он, забрав толстую пачку моих бумаг, скрылся в кабинете начальника отдела.

Немцы есть немцы, даже конец света они постараются оформить и провести по правилам документооборота.

Через пять минут из кабинета вышел сияющий Оскар:

— Ну вот, теперь ты не работник какой-то кинофабрики, а сотрудник серьезного государственного учреждения.

— А как мне сейчас обращаться к вам, господин начальник отдела? — спросил я.

— Можно господин начальник, можно штурмбаннфюрер, а лучше всего — просто Оскар, — улыбаясь, ответил он. — А сейчас идем в комнату операторов.

Огромные всеволновые радиоприемники находились в отдельном флигеле, занимая большую его часть. Только за пятью из восьми приемников сидели операторы в наушниках.

— Ты знаешь, что нам пришлось срочно менять расположение, поэтому здесь такой бедлам, да и людей, хорошо владеющих русским, очень мало, — сказал Оскар. — Помоги нам.

По выражению его лица я понял, что он что-то мне недоговаривает.

— Каждый оператор работает в строго отведенном для него диапазоне, — продолжил Штайн. — Когда начинается прием, включается магнитофон, и над местом оператора загорается красная лампа, когда идет поиск, горит зеленая лампа. К сожалению, со вчерашнего утра мы не можем поймать ни одной армейской радиостанции, только шум. Гражданские радиостанции тоже изменили сетку вещания и диапазон частот.

— Оператору нужно указывать частоту передачи и, если возможно, название радиостанции, — я прервал его монолог. — Радиостанции могут работать на нескольких частотах одновременно, и тогда будет записано одно и то же сообщение.

— Да, ты прав, — Оскар подозвал дежурного офицера и передал ему мои слова.

Я продолжил:

— В одном диапазоне может быть несколько радиостанций, и один оператор должен просматривать весь эфир.

— Я думал уже об этом, но у меня не было подходящего человека, — ответил он. — Поэтому я поручаю эту работу тебе.

Тут один оператор поднял руку:

— Господин штурмбаннфюрер, послушайте это.

Он включил общую трансляцию, и из динамиков послышался речитатив на немецком языке, сопровождаемый ударами барабана:

Голос, наполненный дикой, первобытной силой, завораживал.

Странный рисунок мелодии гипнотизировал слушателей.

Первым очнулся Оскар:

— Выключите это!

Никто не отреагировал на его приказ.

Он сам подбежал к рубильнику и отключил радиоприемник. Присутствующие удивленно оглядывали друг друга, пытаясь понять, что с ними произошло.

Я заметил, что один оператор неподвижно сидит, хотя над его приемником горела зеленая лампа. Подойдя к нему и сдернув с головы оператора наушники, я услышал в них незнакомый низкий голос: