Шейх долго курил кальян после ухода Кевина и смотрел телевизионные новости.
Показывали судебный процесс над одним из руководителей «Аль-Кайеды», Халидом Шейхом Мохаммедом, которого Шейх хорошо знал в прошлом. Он заметно похудел, черные волосы стояли дыбом, но глаза смотрели дерзко и с вызовом.
Шейх Анвар с облегчением вздохнул.
Он нашел моральное оправдание. Лучше быть мучеником, чем жертвой. Даже если вскроется его роль в операции, предложенной Кей Би, правоверные не осудят его. Он будет мучеником и святым.
А потом, кто сказал, что тайное становится явным? Многие секреты хранятся веками и никогда не будут раскрыты.
«Итак, выбор сделан. Завтра займемся техническими деталями».
Шейх не без удовольствия подумал, что своим решением легко распорядился жизнью многих людей, которые не знают и даже не догадываются об этом.
– Как в городе? – спросила Беназир.
– В целом спокойно, обычная суета. – Начальник ее личного штаба, объединяющего функции секретариата, избирательного центра и службы безопасности, ободряюще улыбнулся. – Можно выезжать в Исламабад.
«А стоит ли? – подумала Беназир, приглаживая опухшие от сна веки. – Спокойно. И всего лишь?»
Она думала, что люди будут ликовать, узнав о ее освобождении из-под домашнего ареста. В городе сразу же соберутся возбужденные толпы, которые выльются на улицы, затем выйдут на дороги, блокируя движение и набухая, как вены на уставших ногах.
По крайней мере такую картину рисовали ей политические советники.
А люди занимаются повседневными делами. Может, им заплатили, чтобы они вышли на демонстрацию? Нет, она сама видела эти возбужденные глаза, перекошенные от крика рты, протянутые к ней руки. Такое не купишь.
Беназир представила узкие улочки старого города. Лавки, повозки, рикши, крики торговцев.
В детстве она любила смотреть на садовника. Окончив работу, он устраивался в тенистом уголке сада и ловко нарезал на низенькой скамейке свежие огурцы, морковку, перец, сочные помидоры. Потом бросал накрошенные плоды в котелок и варил на огне свою похлебку, обильно сдабривая ее специями.
Родители запрещали Беназир заходить в эту часть сада, но она не могла отказать себе в удовольствии. Похлебка в помятом медном котелке казалась самым вкусным блюдом на свете.
Садовник смотрел на нее озорными черными глазами, подмигивал и постоянно напевал смешные мелодии. Ей становилось весело и спокойно.
Жаль, что она так ни разу и не осмелилась попробовать дымящееся варево. Но садовник угощал ее свежими лепешками, запеченными на внутренней стороне глиняной печки, врытой в землю и прикрытой от дождя и пыли черной от копоти крышкой.
Брать лепешки родители не запрещали, и Беназир разрывала белую мякоть с хрустящей корочкой своими крепкими и ровными зубами. Она никогда не знала, что такое кариес, и могла разгрызать даже орехи.
Семья владела огромными поместьями. Никому и в кошмарном сне не могла прийти мысль обидеть ее. А теперь ее запирают, как опасного зверя. За что? Разве она хочет принести кому-то зло?
Ну разумеется, некоторым не поздоровится, если она придет к власти. Прежде всего тем, кто виновен в гибели ее отца и в ее свержении. Этим жирным, гадким котам.
Да, им не поздоровится. Но всем остальным будет лучше. А таких большинство.
А вдруг все опять исчезнет? И эта комната, и знакомые запахи в саду, и пыльные улицы.
А вместо них черная пропасть одиночества. Лучше не жить совсем, чем жить так, как последние годы в Лондоне.
Да, там комфорт. Но она перестала его замечать. Просыпаться каждое утро с ощущением выброшенности, ненужности, как будто все уже в прошлом. Плакать в подушку и ломать от отчаяния пальцы. Нет уж! Это не повторится.
Однако странно, что люди заняты своими мелкими делишками. Наверное, им все же не сказали, что она одержала победу и опять свободна.
– Вы передали информацию о моем освобождении? – спросила Беназир у начальника штаба.
– Власти уже сообщили.
– При чем здесь власти? Немедленно дайте информацию в прессу. Я намерена завтра выехать в столицу.
Начальник штаба кивнул с непроницаемым видом.
Он был, пожалуй, единственным из окружающих ее людей, на лице которого она никогда не видела испуганного выражения. Остальные, услышав ее властный голос, каменели и нервно вздрагивали.
«Мне никто не может причинить вреда в моей стране», – подумала Беназир.
Она знала, что это не так, но не хотела в этом признаться.
– А добро возвращается? – Валерия надела на открытие театрального фестиваля длинное шелковое платье, которое тесно облегало ее стройную фигуру.
Может, стоит одеться поскромнее, подумал Питер. Но что-то подсказывало ему, что сегодня вызывающе нарядно будут одеты все женщины – и европейские и восточные. Так всегда бывает во времена кризисов, стихийных бедствий, насилия и потрясений. Женщины, словно нарочно, хотят подразнить судьбу, компенсировать свои переживания и показать, что нет ничего сильнее их красоты.
Они чувствуют, что в эти драматические моменты мужчины воспринимают действительность с болезненной обостренностью, и, повинуясь извечному инстинкту, идут им навстречу.
Питер любил эти состояния нарушенного равновесия, и ему было приятно, что Валерия тонко уловила звенящую в воздухе напряженность.
– Добро обязательно возвращается, – сказал Питер. – А любовь не возвращается, если ее упустишь.
– Получается, что любовь и добро – абсолютно разные вещи.
– Совершенно точно. Могу доказать это на примере. Если мы займемся сейчас любовью, то не попадем на открытие фестиваля. А это можно расценить как зло.
