допустил по отношению к ней. Но вскоре рассказ его был прерван появлением пани Дзвонковской, точно бомба, влетевшей в комнату.

Лицо пани Дзвонковской было залито слезами, точно она окунула его в ведро с водой. Вытянув вперед руки, она закричала прямо с порога:

— Люди, кто в Бога верует! Отмщения, справедливости! Ради Бога! Все плечики в синяках, беленькие плечики, как снег… волосики все горстями повыдерганы, золотистые волосики… голубочек мой милый, цветочек дорогой, овечка моя невинная!..

Услышав это, взволнованный уже рассказом ксендза, Матвей Букоемский вдруг заревел, а за ним Марк, Лука и Ян… Так что челядь сбежалась в комнату и собаки залаяли в сенях. Но Вильчепольский, вернувшийся вскоре с ночного объезда стогов сена, нашел уже братьев в другом настроении. Волосы у них ощетинились, глаза побелели от бешенства, а руки сжимали рукоятки сабель.

— Крови! — вопил Лука.

— Давайте его сюда, собачьего сына!

— Бей!

— На саблях разнесем!

И все, как один человек, двинулись к выходу, но пан Циприанович загородил им дорогу.

— Стой! — воскликнул он. — Он заслуживает не сабли, а палача!

Долго пришлось пану Серафиму успокаивать братьев. Он объяснил им, что если бы они сразу убили пана Кржепецкого — это был бы не шляхетский, а разбойничий поступок.

— Во-первых, — говорил он, — нужно объехать соседей, посоветоваться с ксендзом Творковским, заручиться согласием шляхты и духовенства, собрать свидетельские показания челяди в Белчончке, потом внести дело в трибунал, и только когда приговор будет утвержден, подкрепить его силой. Если бы вы сейчас разнесли его на саблях, — говорил он, — старый Кржепецкий не преминул бы разгласить, что вы сделали это по подстрекательству панны Сенинской, почему репутация ее могла бы пострадать, а на вас старик бы подал иск, и вместо того, чтобы идти на войну, вам пришлось бы таскаться по судам, так как, не состоя еще на гетманской службе, вы не могли бы уклониться от суда. Вот какое дело.

— Как? — с сожалением спросил Ян. — Так, значит, мы должны оставить безнаказанной обиду этой голубки?

— А вы думаете, — заметил ксендз, — что Мартьяну Кржепецкому будет мила жизнь, когда над ним повиснет позор или меч палача, а к тому же, когда на него обрушится всеобщее презрение? Это еще худшая пытка, чем скорая смерть, и я не согласился бы за все олькушское серебро очутиться сейчас в его шкуре.

— А если он вывернется? — спросил Марк. — Отец его — старый пройдоха, выигравший уже не один процесс.

— Если же он вывернется, то Яцек по возвращении шепнет ему на ухо одно словечко… Вы еще не знаете Яцека! У него девичьи глаза, но безопаснее вынуть медвежонка из-под медведицы, чем задеть его за живое.

Но тут мрачно заговорил молчавший до сих пор Вильчепольский:

— Пан Кржепецкий уже сам подписал себе приговор, и кто знает, дождется ли он возвращения пана Тачевского. Но я скажу вам другое: он, наверно, захочет вернуть девушку вооруженной силой и тогда…

— Тогда увидим! — перебил пан Циприанович. — Пусть он только попробует! Это другое дело!

И старик грозно загремел саблей, а Букоемские заскрежетали зубами, повторяя:

— Пусть попробует! Пусть попробует!

А Вильчепольский добавил:

— Только ведь вы уезжаете на войну…

— Это уж как-нибудь устроится! — отвечал ксендз Войновский.

Дальнейший разговор был прерван появлением ключника. Он привез коробки с вещами девушки, что, как он говорил, досталось ему не без труда. Панны Кржепецкие пробовали протестовать и даже хотели разбудить брата, чтобы он не давал. Но они не могли добудиться его, а шляхтич внушил им, что это необходимо сделать и для их собственного блага и для блага их брата, иначе их обвинят в грабеже чужого имущества и их привлекут к суду. Тогда они испугались, как женщины, не знающие законов, и позволили увезти вещи. Ключник также предполагал, что Мартьян постарается вернуть девушку, но не допускал, чтобы он сразу прибегнул к насилию.

— Его удержит от этого, — говорил он, — старый пан Кржепецкий, который понимает, чем пахнет такое дело. Он еще ничего не знает о случившемся, но я прямо поеду отсюда к нему и изложу ему все дело, и сделаю это по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы он удержал пана Мартьяна, а во-вторых, потому, что я не хочу быть завтра в Белчончке в тот момент, когда пан Мартьян проснется и узнает, что это я устроил побег девушки. Он бы непременно накинулся на меня, и тогда одному из нас могло быть очень скверно.

Пан Серафим и ксендз Войновский похвалили находчивость ключника и, видя, что это человек добрый, а кроме того, опытный и знающий законы, пригласили его обсудить все дело с ними вместе. Тогда были устроены два совещания, так как другое устроили братья Букоемские на свой страх.

Зная, каким образом можно сократить их воинственный пыл и удержать их дома, пан Циприанович послал им во флигель порядочную флягу травника, за которую они тотчас охотно засели и начали пить за здоровье друг друга. Они все были сильно взволнованы и невольно вспоминали ту ночь, когда панна Сенинская в первый раз переступила порог дома в Едлинке. Братья начали напоминать друг другу, как они тотчас влюбились в нее и как поссорились из-за нее, а потом предназначили ее Станиславу Циприановичу, принося собственные желания в жертву дружбе.

В конце концов, Матвей хлебнул вина, положил голову на руки, вздохнул и сказал:

— В ту ночь Яцек сидел, точно белка, на дереве. Кто же мог бы тогда догадаться, что именно ему Господь Бог предназначил ее.

— А нам приказал оставаться сиротами! — добавил Марк.

— Помните, — спросил Лука, — как тогда стало светло от нее во всех комнатах? Светлее не стало бы и от сотни ярких свечей. А она то сядет, то встанет, то улыбнется… А как взглянет на тебя, так сразу тепло внутри станет, точно ты горячего вина выпил!.. Выпьем-ка, братцы, за наше неутешное горе!

Они снова выпили, после чего Матвей ударил кулаком по столу и воскликнул:

— Эх! Если бы она так не любила этого Яцека!

— Так что бы было? — ворчливо спросил Ян. — Думаешь, что она бы моментально влюбилась в тебя? Смотрите, какой красавец!

— Хорошо, что ты не красавец! — отвечал Матвей.

И братья начали недружелюбно посматривать друг на друга. Но Лука, обычно очень склонный ко всяким стычкам, начал их успокаивать:

— Ни для тебя, ни для тебя и ни для кого из нас! Другой получит ее и поведет к алтарю.

— Вот нам и тяжело и горько! — отвечал Марк.

— Так будем же, по крайней мере, любить друг друга. Никто нас на свете не любит! Никто!..

— Никто! Никто! — повторяли братья, мешая вино со слезами.

— А она спит себе там! — внезапно отозвался Ян.

— Спи, бедняжка! — в тон ему добавил Лука. — Лежи, как подкошенный цветочек, как овечка, растерзанная безжалостным волком. Братья мои родные, неужели этого волка никто даже за вихры не оттаскает?

— Не может быть! — воскликнули Матвей, Марк и Ян.

И снова начали ссориться, а чем больше пили, тем чаще то тот, то другой огрызался или ударял кулаком по столу.

— Я придумал! — воскликнул самый младший.