нее румянилось, как заря, на груди виднелась расстегнутая рубашка, и на рубашке кожух мехом наружу. Подъехав, она сразу осадила коня; некоторое время на лице ее отражалось недоверие, удивление, радость, но наконец не в силах будучи не верить глазам и ушам, тонким, еще несколько детским голосом она стала кричать:

— Тятя! Милый тятя!

И она в мгновение ока соскочила с коня, а когда Зых тоже соскочил, чтобы поздороваться, бросилась ему на шею. Долго Збышко слышал только звуки поцелуев, восклицания: 'Тятька!', 'Ягуся!', 'Тятька!', 'Ягуся!' — повторяемые в радостном восторге.

Подъехали оба обоза, подъехал на телеге Мацько, а они все еще повторяли: 'Тятька!', 'Ягуся!', и все еще стояли обнявшись. Только нацеловавшись и накричавшись вдоволь, Ягенка стала расспрашивать отца:

— Вы, значит, с войны? Здоровы?

— С войны. А что мне не быть здоровым? А ты? А мальчики? Здоровы небось? Да? А то бы ты по лесу не носилась. Но что ты тут делаешь, девка?

— Ведь вы же видите — охочусь, — смеясь отвечала Ягенка.

— В чужих лесах?

— Аббат мне дал позволение. Даже прислал обученных этому слуг и собак.

Тут она обратилась к своей челяди:

— Отгоните собак, а то шкуру изорвут. Потом к Зыху:

— Ох, вот я рада, что вижу вас! У нас все хорошо.

— А я разве не рад? — отвечал Зых. — Дай-ка, девочка, я еще тебя поцелую. И они снова стали целоваться, а когда кончили, Ягна сказала:

— До дому страсть как далеко… все мы за этим зверем гнались. Мили две проехали, лошади уставать стали. Зато здоров зубр… Видели? В нем три стрелы моих сидят, от последней он и пал.

— Он пал от последней, да не от твоей, вот этот рыцарь его подстрелил. Ягенка откинула рукой волосы, упавшие ей на глаза, и быстро, но не особенно ласково взглянула на Збышку.

— Знаешь, кто это? — спросил Зых.

— Не знаю.

— Не диво, что ты его не узнала: вырос он. Но может быть, ты старого Мацьку из Богданца узнаешь?

— Боже ты мой! Это Мацько из Богданца! — воскликнула Ягенка. И, подойдя к телеге, она поцеловала у Мацьки руку.

— Так это вы?

— Я. Только на телеге, потому что немцы меня подстрелили.

— Какие немцы? Ведь с татарами война была? Я это знаю: довольно я тятьку просила, чтобы он и меня с собой взял.

— Война была с татарами, да мы на ней не были, потому что мы перед этим на Литве воевали, и я и Збышко.

— А где же Збышко?

— Так ты не узнала, что это Збышко? — смеясь сказал Мацько.

— Это Збышко? — воскликнула девушка, снова смотря на молодого рыцаря.

— А то как же?

— Поцелуй же его, по крайней мере, — весело вскричал Зых.

Ягенка быстро обернулась к Збышке, но вдруг отступила назад и, закрыв глаза рукой, сказала:

— Мне стыдно…

— Да ведь мы с детства знакомы, — сказал Збышко.

— Еще бы, хорошо знакомы. Помню я, помню. Лет восемь тому назад приехали вы с Мацькой к нам, а покойница-матушка принесла нам орехов с медом. А вы, как только старшие вышли из комнаты, сейчас же мне кулаком в нос, а орехи все сами съели.

— Теперь бы он этого не сделал, — сказал Мацько. — У князя Витольда бывал, в Кракове в замке бывал и обычаи придворные знает.

Но Ягенке пришло в голову другое, и, обратившись к Збышке, она спросила:

— Это вы зубра убили?

— Я.

— Посмотрим, где стрела торчит.

— Не увидите, потому что она вся ушла под лопатку.

— Оставь, не сутяжничай, — сказал Зых. — Мы все видали, как он подстрелил его, да и еще кое-что получше: он лук натянул без веревки.

Ягенка в третий раз взглянула на Збышку, но на этот раз с удивлением.

— Натянули лук без веревки? — спросила она.

Збышко почувствовал в ее голосе что-то вроде недоверия, упер лук в землю, мгновенно натянул его, так что скрипнул железный обруч, а потом, желая показать, что знает придворный обычай, стал на одно колено и подал лук Ягенке.

А девушка, вместо того чтобы взять оружие из его рук, покраснела, сама не зная отчего, и стала застегивать на шее рубашку, расстегнувшуюся от быстрой езды по лесу.

На другой день по приезде в Богданец Мацько и Збышко стали осматривать свое старое пепелище и заметили, что Зых из Згожелиц был прав, когда говорил, что на первых порах натерпятся они от недостатка во всем.

Хозяйство шло сравнительно недурно. Было несколько полей, обработанных прежними крестьянами или теми, которых недавно поселил аббат. Прежде в Богданце возделанной земли бывало гораздо больше, но с тех пор, как в битве под Пловцами род Градов погиб почти без остатка, рабочих рук не стало, а после нападения силезских немцев и войны гжимальтов с наленчами некогда тучные богданецкие нивы по большей части заросли лесом. Один Мацько справиться с хозяйством не мог. Напрасно старался он в течение нескольких лет привлечь свободных крестьян из Кшесни и поселить их на земле, за известный оброк, они предпочитали жить на собственной земле, нежели обрабатывать чужую. Он заманил, однако, нескольких бездомных; в разных войнах взял несколько человек в плен, поженил их, поселил в хатах, — и таким образом деревня начала возрождаться. Но все-таки ему приходилось трудно, и, когда представилась возможность, Мацько немедля заложил весь Богданец, полагая, что, во-первых, богатому аббату легче будет управиться с землей, а во-вторых, что тем временем ему и Збышке война доставит людей и деньги. И в самом деле, аббат хозяйничал хорошо. Рабочую силу Богданца увеличил он пятью крестьянскими семьями, умножил стада скотины и лошадей, а кроме того, построил амбар, плетеный коровник и такую же конюшню. Зато, не живя постоянно в Богданце, он не заботился о доме, — и Мацько, иногда мечтавший, что по возвращении найдет его окруженным рвом и частоколом, застал его все таким же, как оставил, разве только с той разницей, что углы слегка покосились, а стены казались ниже, потому что осели и вросли в землю.

Барский дом состоял из огромных сеней, двух больших комнат с каморками и кухни. В комнатах были окна, затянутые пузырем, а посредине в каждой очаг на глиняном полу; дым выходил через отверстия в потолке. Этот потолок, совершенно черный, в лучшие времена служил и коптильней: на колышках, вбитых в балки, вешались тогда кабаньи, медвежьи и лосиные окорока, куски оленьего мяса, воловьи спины и целые пучки колбас. Однако теперь в Богданце под потолком было пусто, так же, как и на полках, бегущих вдоль стен; в других домах на таких полках ставились оловянные и глиняные миски. Только стены под полками казались не особенно голыми, потому что Збышко велел людям развешать на них панцири, шлемы, короткие и длинные мечи, рогатины, луки, рыцарские копья, топоры, щиты и конские попоны. Развешанное, таким образом, оружие чернело от дыма, и его приходилось часто чистить, но зато все было под рукой, а кроме