советское время).

Я ставлю дипломат в свой шкафчик и иду работать.

В цеху ко мне подходит Власов (он маленького роста и поэтому смотрит на меня, задрав подбородок):

– Игорь, сегодня твоя очередь подметать цех.

Я возражаю:

– Михалыч, я же в пятницу подметал.

– Мы с утра раскинули картишки – в подкидного, – и ты остался дураком, значит, тебе и подметать, уж не обессудь.

Я не соглашаюсь:

– Как я мог остаться дураком, если я не играл? Я же только что пришел.

– За тебя играл Кузьмич.

Кузьмич – это наш заводской электрик. Трезвым его никто никогда не видел, а пьяненький – он никого и ничего не видит. Меня всегда удивляет, как он обнаруживает перегоревшие лампочки и заменяет их на новые.

– Но Кузьмич не играет в карты, – говорю я. – Это любой тебе скажет. Он не отличит даму от валета.

– Кузьмич только держал твои карты, а ходил за тебя Славик. Но это не важно, – заявляет Власов, – важно, чтобы в цеху был порядок. Так что подметешь, а я потом проверю.

Власов – рабочий старой закалки, и очень уважает чистоту и порядок. Он доволен, что семнадцать человек из бригады не выходят на работу, потому что их семнадцать станков стоят чистые и не производят металлическую пыль и стружку. И кто бы ни убирал в цехе, Михалыч обязательно подметает следом, ворча, что нынешняя молодежь не умеет держать в чистоте рабочее место.

– Сталина на вас нет, – рычит он. – При нем вас бы всех до единого расстреляли.

Власов уходит, а я включаю станок и закуриваю, не обращая внимания на табличку «Не курить!». В нашем цехе, где на каждом квадратном метре стоит станок, все курят, поэтому кислорода в цехе нет, а нам, токарям, он не особенно-то и нужен для производительности труда: недостаток кислорода будоражит кровь и заставляет двигаться в ускоренном режиме. Так считает наш начальник цеха Иосиф Ромуальдович Кац, маленький шестидесятилетний еврей на кривых ножках. О том, что он еврей, Кац напоминает всем по двадцать раз на день. Обычно он подходит к рабочему, кладет ему руку на плечо, смотрит пристально в глаза сквозь толстые стекла очков и говорит:

– Представляете, батенька, евреев на заводе нет, потому что здесь работают люди без мозгов, я – исключение из правил. Я здесь, и это значит, что вы будете работать за троих – за себя и за двоих евреев, один из которых играет на скрипке, а второй рисует картины. Если бы не мы, мир бы состоял из одних рабочих. Так что, батенька, затяните потуже свой ремень на брюках и работайте в утроенном темпе.

Вскоре возвращается с добычей улыбающийся Славик. Скверно пахнущий технический спирт «бодяжат» (разбавляют) водой, и пьют, как верующие – «святую» воду. Я мысленно сочувствую этим камикадзе, потому что однажды попробовал этот адский напиток. Дело в том, что наш шестидесятилетний Ильич обожает устраивать всякие приколы – то Славику в сумку болванку подложит килограммов на восемь, а тот добросовестно прет ее домой, то кому-нибудь в сапоги металлической стружки насыплет. Как-то летом он пробрался незаметно в раздевалку, вытащил у меня из пакета полиэтиленовую бутылку с компотом, который мне приготовила жена Александра, компот вылил, а бутылку заполнил спиртом и чуть подкрасил чаем. Я прибежал разгоряченный глотнуть компотику, хлебнул – и чуть было не окочурился, как выражается наш Власов. Токари это помнят, и обычно мне не наливают. И меня это радует, потому что, как говорит моя мама, негоже отцу пятерых детей и мужу двух женщин (младшую Александру мама тоже считает моей женой) пить алкоголь, такую роскошь могут позволить себе лишь одноженцы . Я возвращаюсь на свое рабочее место, но вскоре снова начинаю нервничать: как бы не спер кто-нибудь мое богатство. И зачем я притащил с собой этот дипломат? Только такой идиот, как я, способен припереться на работу с двумя миллионами долларов. И в нем не просто миллионы, в нем – будущее моих детей, и благополучие моих женщин – двух Александр и мамы… Да и мое собственное благополучие. Какой же я баран!

Старшая Александра тоже так считает и часто говорит:

– Если ослика напоить, то он превращается в крокодила, а какая женщина согласится делить постель с крокодилом?

Бойцы между тем выпивают по второй не закусывая, и Власов делится:

– Мужики, слышали вчера о кровавой мясорубке на улице Демьяна Бедного? Вчера там погибло четырнадцать бандитов, мой сын в пятнашке работает ментом, все знает – никто не выжил. Говорят, из Сибири кому-то под заказ поступила партия подпольно обработанных алмазов, и бандюганы их не поделили. В одной из сгоревших машин в сейфе обнаружили два миллиона долларов. Похоже, что это были покупатели, но что-то помешало сделке, и мужики друг друга переколбасили, а алмазы пропали.

Славик Ершов недоверчиво замечает:

– А может, все это сказки и не было никаких алмазов? Просто чуваки бились за два лимона… нет чтобы по честному поделиться и разбежаться. Пожадничали – и отправились к предкам, дебилы.

Власов возмущается:

– Как это не было алмазов? Да мой сын это дело ведет, он майор в пятнашке, его стукач выдал всю информацию за полчаса до бандитской стрелки, и менты весь район обложили…

Ершов снова не верит:

– И где же тогда эти алмазы?

– Где-где – в звезде, вот где. Один самый ушлый успел с ними уйти. Все-таки темно было, он и слинял незаметно.

Тут я начинаю смеяться, и не потому, что мне смешно, а потому, что, узнав о содержимом дипломата, я разнервничался, а когда я нервничаю – я, бывает, беспричинно смеюсь (но Власов об этом не знает). Он обижается:

– Ты что, идиот? Четырнадцать человек погибло, а ты смеешься. Это оттого, что ты не пьешь, как нормальные люди, и психика у тебя из-за этого нарушена.

Я иду к своему станку и при этом улыбаюсь так радостно и широко, что заметившая это кладовщица Белова спрашивает:

– Игорь, а ты не заболел?

– Нет, – говорю я, – наоборот. Я здоровее всех!

Похоже, нам с Александрами бешено повезло. Хотя, наверное, эти алмазы будет чрезвычайно трудно продать. Но не отдавать же их ментам или бандитам, пошли они в задницу. Тем более, что теперь их отдать без проблем очень сложно. Вчера еще можно было, а сегодня уже поздно. К тому же, никто не видел, что дипломат попал к моей Шуре на балкон, иначе я бы сейчас так спокойно не работал. Труп на балконе Галкина обнаружат только через два-три дня, потом выйдут на Сидорова, а через него – на меня, значит, сегодня же нужно Сидорова увезти за город, дипломат вскрыть, а алмазы надежно спрятать. Но где? Может быть, их закопать у мамы на грядке? Но если меня чуть-чуть прижать, я тут же расколюсь, потому что очень боюсь боли. Я даже к зубному врачу не хожу, несмотря на то что один зуб необходимо полечить. Я, конечно, все буду отрицать, но только до первого акта насилия, а потом все отдам. Менты, говорят, умело пытают, не хуже мафии.

Твою мать! Ну какой же я болван, нельзя было посвящать в это дело Сидорова. Я бы мог и сам избавиться от трупа, ночью бы вынес его на улицу и бросил рядом с соседним домом. И никто бы ничего не заподозрил, а теперь такие проблемы… Хорошо еще, я посоветовался с мамой, а так что бы я делал без нее. Отличную она подала идею – отправить Сидорова к ней на дачу и подрядить его пилить там дрова, в прошлом году он целый месяц пилил за бутылку водки в день, ну и за закуску, конечно. Мама была довольна. Все, сегодня же отвожу его в Пери, куплю пару ящиков водки – и две недели он с дачи не выйдет, а там мама что-нибудь еще придумает.

А ведь я сразу, еще на Невском, когда Громов всучил мне этот кейс, почувствовал, что в нем что-то очень ценное. Ни хрена себе! Два миллиона баксов! Для скромного русского токаря это космическая сумма, рядом с которой чувствуешь себя микробом, мне бы хватило и ста тысяч.