Незаметно меня потянуло в сон. Глаза сами слипались, голова стала тяжёлой. Дядя Вася посмотрел на меня и сказал строго:

– Хватит сидеть. Ложись.

Я не торопился, чтобы он не подумал, что я обрадовался. Сел на шинель, снял кобуру с пистолетом, аккуратно положил рядом, разделся. Я не только укрылся шинелью, но и накрыл ею голову так, чтобы нигде не было ни одной щёлочки. Я снова вспомнил старшего лейтенанта, представил себе, как я буду с ним разговаривать, и крепко заснул.

Пётр Иваныч сидел за столом, и в его потухших глазах была тоска. Он держал в руках пробитое пулей удостоверение и смотрел на маленькую фотографию, угол которой был залит кровью. Я стоял за его спиной и видел устремлённые на меня с фотографии глаза старшего лейтенанта Тимошенко. На столе, весь в запёкшейся крови, лежал орден Красного Знамени.

Витя вполголоса рассказывал дяде Васе:

– Поставили фрицы своего пулемётчика у оврага для прикрытия. Пётр Иваныч как чувствовал неладное. «Давай, – говорит, – в обход проползём». А он своё: проскочим да проскочим. Пётр Иваныч и поддался, сам около него бежал, прикрывал. Но тут фрицы ракеты запустили. Пулемётчик его заметил, дал прицельной очередью прямо в грудь – и всё.

Голос Вити дрогнул, сорвался.

В хате было так тихо, будто здесь лежал убитый старший лейтенант Тимошенко. Даже слышно было, как по стеклу текли капли дождя. Неужели старшего лейтенанта нет в живых? Неужели он больше никогда не придёт? Никогда? Я никак не мог представить себе его убитым. А потемневшие лица разведчиков говорили о том, что старший лейтенант был действительно убит.

Наконец Пётр Иваныч закрыл книжечку, положил её к ордену. Он будто сдерживал сильную боль. Устало поднялся и лёг на шинель, сцепив руки за головой.

Рядом с ним сел Яшка. Он растерянно обвёл хату взглядом, точно на её голых стенах искал ответ на какой-то вопрос. Он первый не выдержал тишины, снял пояс с нацепленными гранатами и сказал неожиданно громко, в сердцах:

– Таскаем их, таскаем, а всё без толку!

Пётр Иваныч повернулся к нему с искажённым лицом. Казалось, он сейчас вскочит и сделает что-то страшное.

– Где твои гранаты? – резко спросил он.

– Вот.

– Забирай, пошли.

Пётр Иваныч быстро поднялся и вышел. Яшка растерянно направился за ним. Мне не хотелось оставаться в хате, и я потянулся за ними.

Мы спустились к реке. Над ней стояла мирная тишина, как будто на земле не было войны, как будто не был убит этой ночью старший лейтенант Тимошенко.

У самого берега чернела глубокая воронка от бомбы. Пётр Иваныч отошёл от неё метров на тридцать, примерился и спокойно приказал Яшке:

– Дай гранату.

Тот неохотно протянул. Пётр Иваныч обхватил её цепкими пальцами, неторопливо разогнул усики, вытащил чеку и отпустил рычаг. Раздался щелчок пистолетного выстрела. Яшка испуганно посмотрел на Петра Иваныча. Что Пётр Иваныч делает? Рычаг в руке нельзя отпускать. Он отходит, когда граната уже летит. Только тогда раздаётся выстрел – это ударник накалывает капсюль-детонатор.

Но Пётр Иваныч всё держал гранату в руке. Потом медленно, очень медленно занёс руку назад и неожиданно резко метнул гранату точно в воронку. Едва граната скрылась в ней, как раздался взрыв.

Мы с Яшкой невольно пригнулись. Пётр Иваныч смотрел на воронку и даже не шелохнулся.

– Давай вторую, – сказал он хмуро Яшке, не глядя на нас.

В его руке снова раздался щелчок. Он так напряжённо откинулся, точно в этот бросок хотел вложить всю силу, всю ненависть к фрицам. Прищуренные глаза пристально смотрели на воронку, будто в ней затаился пулемётчик, который убил старшего лейтенанта Тимошенко. Я ждал, что граната улетит далеко- далеко, но она упала точно в воронку.

Когда разорвалась последняя граната, Пётр Иваныч устало опустился на мокрую землю. Мы присели рядом. Снова наступила тишина. О гранатах напоминал лишь запах горелой земли. Пётр Иваныч задумчиво смотрел на чистую воду. Казалось, река уносила и никак не могла унести наше горе.

Батя стоял посреди хаты. Сапоги, брюки, телогрейка – всё у него было в грязи. Глаза его гневно сузились. Нет, сейчас это был не наш батя, которого любили разведчики, а какой-то совсем другой, чужой, беспощадный человек.

Перед ним стоял Пётр Иваныч. Лицо его точно окаменело. Он крепко сжал губы и упрямо смотрел на батю.

– Где «язык», Дёмушкин? – грубо спросил батя. – Я тебя спрашиваю, где «язык»?

Пётр Иваныч молчал.

– Где сведения? Где выполнение приказа? – продолжал батя допрашивать, всё повышая голос. – Из-за тебя полк гробить? Людей? – крикнул он хрипло и изо всей силы ударил кулаком по столу.

Батя зло, нетерпеливо шагал от стенки к стенке. Я весь сжался в углу и не смел пошевелиться.

Батя остановился против Петра Иваныча: