Что-то такое промелькнуло в лице Дица, в больших глазах его, когда он сказал про «мероприятие», что Штирлиц еще более уверовал в правильность своей мысли.
– Хорошо, – сказал он, – отправляйте ко мне Омельченко. Но как вы объясните ему свое отсутствие? Вы же уедете отсюда, нет?
– Мы вернемся через час. Это максимум.
Штирлиц вздохнул:
– Давайте себе отдых, Диц, нельзя сжигать себя – даже вечером вы бредите работой. Это, конечно, прекрасно, но если сломаетесь, кому вы будете нужны? Рейх ценит сильных работников.
– Ничего, – Диц успокоил Штирлица, и снова улыбка изменила его лицо, – я чувствую в себе достаточно силы.
Омельченко, пересев к ним за столик, от водки не отказался и сразу же начал говорить – мудрено, изысканно, о поэзии и живописи, об их взаимоисключающей взаимосвязанности – с явным желанием понравиться Магде.
Штирлиц, слушая его, думал быстро и жестко; пьяная болтовня Омельченко не мешала ему, и наконец он принял решение.
– Магда, ждите меня здесь, – сказал он. – Я предупрежу метра, что вы задержались по моей просьбе.
– Я буду опекать фройляйн, – пообещал Омельченко, – и занимать ее танцами, если позволите.
– Лучше занимайте меня разговором, – попросила Магда, внимательно посмотрев на Штирлица. Он чуть прикрыл глаза, успокоив ее, и пошел к выходу быстро, чуть даже склонившись вперед, как человек, остро ощущающий время, данное, конкретное время, от которого зависит успех или неуспех его задумки.
В машине он, наоборот, замер, словно бы оцепенел, впившись пальцами в холодную баранку, и сидел так с минуту. Он думал о том, где сейчас Диц может быть с Еленой. Он не мог ошибиться. Лицо Дица, чувственное и тяжелое, было так полно нетерпения и похоти, когда он пил якоби.
«Дурашка. Он решил, что мы с ним пришли сюда с одним и тем же делом, – рассуждал Штирлиц. – Поэтому он обратился ко мне. Он все рассчитывает по своей логике и в меру своих умственных возможностей. Он вправе, конечно, вербовать эту Елену – находка невелика, хотя, может, и похвалят за расширение агентурной сети. Но если я прав и если ты поволок в постель эту бабу, которая очень не любит своего мужа, тогда ты станешь моим рабом, Диц. За связь с иностранкой полагается партийный суд. Если я сделаю то, что я решил сделать, тогда мне не будут страшны твои холодные вопросы о Магде и твоя проклятая зрительная память, будь она неладна, и весь ты – более того, ты очень будешь нужен мне в ближайшие дни, как никто другой, Диц».
Штирлиц должен был рассчитать, куда Диц повез Елену. Конспиративные квартиры гестапо на Пачлиньской и Славковской были забиты бандеровцами и мельниковцами. Организационные вопросы решались в краковском управлении гестапо – туда оуновцев не допускали. Когда Штирлиц однажды спросил Дица, надежно ли в их офицерской гостинице на Плянтах, что напротив Вавеля, тот ответил, что самое надежное место именно в этом отеле – никто из посторонних не имеет права входа, «только в сопровождении наших людей».
Штирлиц включил зажигание, медленно закурил и поехал в отель.
Портье он спросил рассеянно, скрывая зевоту:
– Оберштурмбанфюрер Диц уже у себя?
– Он пришел двадцать минут тому назад, господин Штирлиц. Он просил предупредить, что будет занят по работе полчаса. – Портье глянул на часы. – Соединить?
– Нет, нет. Благодарю вас. Я подожду его у себя.
Штирлиц похлопал себя по карманам, сосредоточенно нахмурился, снова похлопал себя по карманам, досадливо щелкнул пальцами:
– Черт возьми, мой ключ остался на работе… У вас есть ключ ко всем дверям, нет?
– Да, конечно.
– Дайте, пожалуйста, на минуту ваш ключ.
– Я открою вам дверь, оберштурмбанфюрер…
– Дайте ключ, – повторил Штирлиц, – не уходите с поста, я сам умею открывать двери.
В их гостинице были особые замки; изнутри вместо скважинки – кнопка. Ключ, таким образом, внутри оставить нельзя. Нажмешь изнутри кнопку – дверь заперта, повернешь ключ снаружи – открыта.
Штирлиц подошел к двери того номера, где жил Диц, и прислушался: было включено радио, передавали концерт Брамса.
«Кажется, третий», – машинально отметил Штирлиц и мягко повернул ключ, который подходил ко всем дверям – в военных гостиницах было вменено в обязанность иметь такой универсальный ключ. Он вошел в маленькую темную прихожую тихо, на цыпочках. Музыка неслась из комнаты, одна лишь музыка. Штирлиц рывком распахнул дверь. С большой тахты взметнулся Диц, который показался сейчас Штирлицу рыхлым и нескладным: в форме он всегда был подтянут. Елена медленно натягивала на себя простыню. Диц выскочил в прихожую – лицо его стало багровым.
– Бога ради, извините, – сказал Штирлиц. – Там Омельченко устраивает истерику…
– Штирлиц, слушайте, – Диц растерянно потер щеки, и на них остались белые полосы, – слушайте, это какой-то бред.
Штирлиц похлопал его по плечу:
– Продолжайте работу. И поскорее возвращайтесь.
– Штирлиц, что у вас в кармане? Вы фотографировали? Слушайте, не делайте подлости, я же вам ваш
