говорить третьей силе.

– Управленческий аппарат вы относите к интеллигенции?

– Насколько мне известно, управленческий аппарат в России насквозь большевистский. Работать с ним бесполезно, ренегаты принесут мало пользы, ибо изменник обоюдоопасен. После того как будут изолированы фанатики, предстоит серьезная работа по расколу: ставка на тех, кто пришел от земли и с землей связан. Отсюда – скачок к крестьянству. Отличительная черта крестьянства – преклонение перед количеством. Чтобы освободить земли Украины для заселения нашими колонистами, можно избрать два пути. Первый – создание поселений, построенных по спектральному методу: в основе конструкции немецкий колонист или группа колонистов, а вокруг бараки украинских агрорабочих, выполняющих задания рейха, доведенные до них нашими поселенцами. Пропорция населения только в первые годы, в первые десятилетия будет устраивать нас. Рейхсфюрер обозначил необходимое количество детей в каждой немецкой семье – семь. Четыре мальчика и три девочки, – добавил Оберлендер, и Штирлиц хотел угадать и г р у в его глазах, но Оберлендер, словно поняв это, потянулся к бутылке и налил горилку в рюмки. – Значит, на украинских землях вновь возникнет конфликтная ситуация, ибо число наших колонистов будет расти, но и украинцы будут размножаться. С моей точки зрения, необходимо решить проблему таким образом, чтобы украинец сам попросил нас о переселении на Урал или в Сибирь. В этом нам должен помочь не только террор, но и о б р а щ е н н а я интеллигенция, связанная с землей. Идея создания личных хозяйств на больших землях, идея общения с пахотой – помимо немецкого колониста – только кажется рискованной, на самом деле она целесообразна. Биологическое несоответствие украинской мягкости и сибирской суровости обречет это племя на внутривидовой отбор, и мы снимем с себя возможные обвинения. Нужна песня и песенники, за которыми массы крестьян уйдут в Сибирь…

– Крестьянство России и Украины представляется вам темной, единой, безмолвной массой? Или вы как- то дифференцируете аграрный класс?

– Вы бывали в России? – задумчиво спросил Оберлендер.

– Даже если бы я и бывал там, мое мнение не имеет веса – я никогда не специализировался по славянской проблеме.

– Занятно, чего в вашем ответе больше: недоверия ко мне лично или к армии, которую я представляю?

– Вы представляете армейскую разведку. Не стоит смешивать понятия.

– В таком случае СД…

– Экий вы зубастый, – удовлетворенно заметил Штирлиц. – Но в принципе верно: СД – перчатки, в которых партия проводит кое-какие мероприятия. То же самое и с абвером – в системе армии.

– Я отвечу на ваш вопрос, – удобнее устроившись на стуле, сказал Оберлендер. – Вопрос интересный, на него стоит ответить.

– Вы ведь больше заинтересованы в ответе. Нет?

– Верно.

– Вы привыкли оценивать свои мысли со стороны. Вы отчуждаетесь, когда говорите?

– Слушайте, – серьезно предложил Оберлендер, – приходите в Пражский университет. Ректором, а? Мне будет легко работать с таким руководителем.

– Спасибо. Обдумаю ваше предложение. Итак?

– Крестьянство России и Украины, в общем-то, мало разделимо: культура одна и та же, корни общие, киевские. Оно поразительно, их крестьянство… Советы создали в деревне новое сознание, коллективное. Коллектив ослабляет страх крестьянина перед засухой и неурожаем. Изолированная личность с большим трудом борется за свою жизнь. Вот тут и сокрыто главное звено, за которое следует уцепиться, чтобы вытянуть всю цепь. Надо доказать славянскому аграрию, что всякое посредничество коллективной техники между ним и землей не нужно. Надо всячески стараться вернуть славянского крестьянина к идее девятнадцатого века, согласно которой единственная ценность в мире – это руки пахаря, запах конского пота и отвальная жирность весенней земли. Техника – порождение дьявола. Понимаете? Россия, которая была матерью картофельных бунтов, Россия, которая противилась новшествам, ибо они ч у ж и е, есть объект, к которому особенно приложима умная пропаганда. Нужно помнить, что история сплошь и рядом порождает иллюзии: людям свойственно искать прекрасное в прошлом, идеализировать его. Надо помочь славянам в этом аспекте – иллюзия прекрасного прошлого должна стать программой будущего.

– Вы убеждены, что иллюзия прошлого победит в России иллюзию будущего?

– Если наше слово будет умным – победит. Если наше слово будет произнесено их проповедниками – мы выиграем.

– Кто, с вашей точки зрения, сможет проводить в жизнь «идею прошлого»?

– Мои подопечные в частности, – уверенно ответил Оберлендер. – Иллюзия прошлого покоится на фундаменте национализма.

– Но Советы здорово поработали над тем, чтобы национализму противопоставить интернационализм. Нет?

– В общем-то это верное замечание. Они работали серьезно с этой идеей, однако…

– Вам кажется, что идея Советов поверхностна? – спросил Штирлиц. – Двадцать пять лет большевизма легко забудутся?

– Хороший вопрос, – сказал Оберлендер и тяжело посмотрел на Штирлица. Он знал, что этот человек из разведки, и, хотя задачи его поездки, носившей явно инспекционный характер, были не до конца понятны ему, в одном нельзя было сомневаться: этот человек хочет знать правду, и он не боится ее узнавать. – Хороший вопрос, – повторил он задумчиво. – Широко распространенное мнение о насильственности большевизма в России ошибочно. Видимо, власть Советов – лучшая из всех, которая была там когда-либо. Славяне персонифицируют историю. От нас будет зависеть, каким способом мы утвердим, что наш «новый порядок» лучше прежней власти.

– И каким же способом это можно утвердить?

– Беспрекословностью подчинения и умелой пропагандой наших преимуществ.