лицо Римского среди лиц ар тистов.

На физиономии у Чембукчи, приютившегося сбоку одного зана веса, мелькнуло выражение некоторого недоумения, и он чуть-чуть приподнял бровь. Воспользовавшись паузой, он вступил со словами:

– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, ко торая значительно выросла в техническом отношении, а равно так же и москвичами, – приятно улыбаясь, проговорил Чембукчи, про фессионально потирая руки.

Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конферан сье.

– Разве я выразил восхищение? – спросил артист у клетчатого.

–  Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, – доло жил клетчатый помощник.

– Так… что же он говорит?

– А он просто соврал, – звучно сказал клетчатый и, повернув шись к Чембукчи, прибавил:

– Поздравляю вас, соврамши!

На галерее рассмеялись, а Чембукчи вздрогнул и выпучил глаза.

– Но меня, конечно, не столько интересуют эти автобусы, теле фоны и… прочая…

– Мерзость! – подсказал клетчатый угодливо.

– Совершенно верно, благодарю, – отозвался артист, – сколько более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне, э?

– Важнейший вопрос, мессир, – озабоченно отозвался клетча тый.

В кулисах стали переглядываться, пожимать плечами, но, как бы отгадав тревогу за кулисами, артист сказал снисходительно:

– Ну, мы заговорились, однако, дорогой Фагот, а публика ждет от нас чудес белой магии. Покажи им что-нибудь простенькое.

Тут зал шевельнулся, и пять тысяч глаз сосредоточились на клет чатом. А тот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:

– Три, четыре!..

Тотчас поймал из воздуха атласную колоду карт, стасовал ее и лен той пустил через сцену.

Кот немедленно поймал колоду, в свою очередь стасовал ее, со скочил с кресла, встал на задние лапы и обратно выпустил ее к клет чатому. Атласная лента фыркнула, клетчатый раскрыл рот, как пте нец, и всю ее, карту за картой, заглотал.

Даже аплодисмента не было, настолько кот поразил публику.

– Класс! – воскликнули за кулисами.

А Фагот указал пальцем в партер и сказал:

– Колода эта таперича, уважаемые граждане, в седьмом ряду, ме сто семнадцатое, в кармане.

В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, пунцовый от смущения, извлек из кармана колоду и застенчиво тыкал ею в воз дух, не зная, куда ее девать.

– Пусть она останется у вас на память, гражданин Парчевский, – козлиным голосом прокричал Фагот, – вы не зря говорили вчера, что без покера жизнь в Москве несносна.

Тот, фамилия которого действительно была Парчевский, вытара щил глаза и колоду положил на колени.

– Стара штука! – раздался голос с галерки. – Они уговорились!

– Вы полагаете? – отозвался Фагот. – В таком случае она у вас в кармане!

На галерке произошло движение, послышался радостный голос:

– Червонцы!

Головы поднялись кверху. Какой-то смятенный гражданин на га лерке обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом, с надписью «Одна тысяча рублей». Соседи навалились на него, а он начал ковырять пачку пальцем, стараясь дознаться, насто ящие это червонцы или какие-нибудь волшебные.

–  Истинный бог, червонцы! – заорали на галерке.

– Сыграйте со мной в такую колоду! – весело попросил женский голос в ложе.

– Авек плезир, медам, – отозвался клетчатый и крикнул: – Про шу глядеть в потолок!

Головы поднялись, Фагот рявкнул:

– Пли!

В руке у него сверкнуло, бухнул выстрел, и тотчас из-под купола, ныряя между нитями подтянутых трапеций, начали падать в партер белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало и в оркестр, и в ложи, и на сцену.

Через несколько секунд бумажки, дождь которых все густел, до стигли кресел, и немедленно зрители стали их ловить. Сперва весе лье, а затем недоумение разлилось по всему театру. Сотни рук под нялись к лампам и на бумажках [увидели] самые праведные, са мые несомненные водяные знаки. Запах также не оставлял ни малейших сомнений: это был единственный, лучший в мире и ни с чем не сравнимый запах только что отпечатанных денег. Слово «червонцы! червонцы!» загудело в театре, послышался смех, вскрики «ах, ах», зрители вскакивали, откидывали спинки, ползали в проходах.

Эффект, вызванный фокусом белой магии, был ни с чем не срав ним. На лицах милиции в проходах выразилось смятение, из кулис без церемоний стали высовываться артисты. На галерее вдруг по слышался голос: «Да ты не толкайся! Я тебя сам так толкну!» и гряну ла плюха, произошла возня, видно было, как кого-то повлекли с гале реи. На лицо Чембукчи было страшно глянуть. Он круглыми глазами глядел то на вертящиеся бумажки, то на замаскированного артиста в кресле, то старался диким взором поймать за кулисами Римского, то в ложе взгляд Аркадия Аполлоновича.

Трое молодых людей из партера, плечистые, в так называемых пу ловерах под пиджаками, нахватав падаюших денег, вдруг бесшумно смылись из партера, как будто по важной и срочной надобности.

В довершение смятения дирижер, дико оглянувшись, взмахнул палочкой, и тотчас оркестр заиграл, а мужской голос ни к селу ни к городу запел: «У самовара я и моя Маша!» Возбуждение от этого усилилось, и неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы кот вдруг не дунул с силой в воздух, отчего червонный снег прекратился.

Публика мяла и смотрела на свет бумажки, охала, разочарованно глядела вверх, глаза у всех сияли.

Тут только Чембукчи нашел в себе силы и шевельнулся. Стараясь овладеть собой, он потер руки и звучным голосом заговорил:

– Итак, товарищи, мы с вами сейчас видели так называемый слу чай массового гипноза. Научный опыт, как нельзя лучше доказываю щий, что никаких чудес не существует. Итак, попросим мосье Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас в руках, исчезнут так же внезап но, как и появились!

Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице конферансье сохранял при этом выражение уверенности, но в гла зах этой уверенности не было и даже выражалась мольба. Публике его речь не понравилась, наступило молчание, которое было пре рвано клетчатым Фаготом.

– Это так называемый случай вранья, – заявил он своим козли ным тенором, – бумажки, граждане, настоящие!

– Браво! – восторженно крикнули на галерке.

– Между прочим, этот, – тут клетчатый нахал указал на бледного Чембукчи, – мне надоел, суется все время, ложными замечаниями портит сеанс. Что бы с ним такое сделать?

– Голову ему оторвать! – крикнул злобно какой-то мужчина.

– О? Идея! – воскликнул Фагот, и тут произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяук нул. Затем прыгнул, как тигр, прямо на грудь к несчастному Чембук чи и пухлыми лапами вцепился в его жидкую шевелюру, два поворо та влево и вправо – и кот, при мертвом молчании театра, сорвал го лову Чембукчи с пухлой шеи.

Две с половиной тысячи человек, как один, вскрикнули. Песня про самовар и Машу прекратилась.

Безглавое тело нелепо загребло ногами и село на пол. Кровь пото ками побежала по засаленному фраку.

Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал пуб лике, и голова вдруг плаксиво на весь театр крикнула:

– Доктора!

В партере послышались истерические крики женщин, а на галер ке грянул хохот.

– Ты будешь нести околесину в другой раз? – сурово спросил клетчатый.

– Не буду, – ответила, плача, голова.

– Ради Христа, не мучьте его! – вдруг на весь театр прозвучал женский голос в партере, и видно было, как замаскированный по вернул в сторону голоса лицо.

– Так что же, граждане, простить, что ли, его? – спросил клетча тый у публики.

– Простить! Простить! – раздались вначале отдельные и преиму щественно женские голоса, а затем они слились в дружный хор вме сте с мужскими.

– Что же, все в порядке, – тихо, сквозь зубы, проговорил замас кированный, – алчны, как и прежде, но милосердие не вытравлено вовсе уж из их сердец. И то хорошо.

И громко сказал:

– Наденьте голову!

Кот с клетчатым во мгновенье ока нахлобучили голову на окро вавленную шею, и голова эта, к общему потрясению, прочно и крепко села на место, как будто никогда и не отлучалась. Клетча тый мгновенно нахватал из воздуха червонцев, сунул их в руку бес смысленно улыбавшемуся Чембукчи, подпихнул его в спину и со словами:

– Катитесь отсюда, без вас веселей! – выпроводил его со сцены.

Чембукчи, все так же безумно улыбаясь, дошел только до пожар ного поста и возле него упал в обморок.

К нему кинулись, в том числе Римский, лицо которого было бук вально страшно.

Пока окружавшие Чембукчи смотрели, как растерянный доктор совал в нос бедному конферансье склянку с нашатырным спиртом, клетчатый Фагот отпорол новую штуку, которая вызвала неописуе мый восторг в театре, объявив:

– Таперича, граждане, мы открываем магазин! – Клетчатый вдруг всю сцену осветил разноцветными огнями, и публика увидела ослепительные дамские платья разных цветов, отражающиеся в гро мадных зеркалах, опять-таки неизвестно откуда взявшихся.

Сладко ухмыляясь, клетчатый объявил, что производит обмен старых дамских платьев на парижские модели и притом совершенно бесплатно.

Колебание продолжалось около минуты, пока какая-то хорошень кая и полная блондинка, улыбаясь улыбкой, которая показывала, что ей наплевать, не последовала из партера по боковому трапу на сцену.

– Браво! – вскричал Фагот и тут же развернул широчайший чер ный плащ, блондинка скрылась за ним, из-за плаща вылетело преж нее