какаято занавеска поехала в сторону, и в комнату хлынул дневной свет. Иванушка увидел, что та часть комнаты, где было окно, отделена лег кой белой решеткой в расстоянии метра от окна.

Иванушка посмотрел с какою-то тихой и печальной иронией на решетку, но ничего не заметил и подчинился распоряжениям тол стой женщины. Он решил поменьше разговаривать с нею. Но все-та ки, когда побывал в ванне, где было все, что нужно культурному чело веку, кроме зеркала, не удержался и заметил:

–  Ишь, как в гостинице.

Женщина горделиво ответила:

– Еще бы. В Европе нигде нет такой лечебницы. Иностранцы каждый день приезжают смотреть.

Иванушка посмотрел на нее сурово исподлобья и сказал:

– До чего вы все иностранцев любите! А они разные бывают. – Но от дальнейших разговоров уклонился. Ему принесли чай, а после чаю повели по беззвучному коридору мимо бесчисленных белых две рей на осмотр. Действительно, было как в первоклассной гостини це – тихо, и казалось, что никого и нет в здании. Одна встреча, впро чем, произошла. Из одной из дверей две женщины вывели мужчину, одетого, подобно Иванушке, в белье и белый халатик. Этот мужчи на, столкнувшись с Иванушкой, засверкал глазами, указал перстом на Иванушку и возбужденно вскричал:

– Стоп! Деникинский офицер!

Он стал шарить на пояске халатика, нашел игрушечный револь вер, скомандовал сам себе:

– По белобандиту, огонь!

И выстрелил несколько раз губами: «Пиф! Паф! Пиф!»

После чего прибавил:

– Так ему и надо! Одна из сопровождавших прибавила:

– И правильно! Пойдемте, Тихон Сергеевич!

Стрелявшему опять приладили револьверик на поясок и с нео быкновенной быстротой его удалили куда-то.

Но Иванушка расстроился.

– На каком основании он назвал меня белобандитом?

– Да разве можно обращать внимание, что вы, – успокоила его толстая женщина, – это больной. Он и меня раз застрелил! Пожалуй ста, в кабинет.

В кабинете, где были сотни всяких блестящих приборов, каких-то раскидных механических стульев, Ивана приняли два врача и под вергли подробнейшему сперва расспросу, а затем осмотру. Вопросы они задавали неприятные: не болел ли Иван сифилисом, не занимал ся ли онанизмом, бывали ли у него головные боли, спрашивали, от чего умерли его родители, пил ли его отец. О Понтии Пилате ника ких разговоров не было.

Иван положил так: не сопротивляться этим двоим и, чтобы не ро нять собственного достоинства, ни о чем не расспрашивать, так как явно совершенно, что толку никакого не добьешься.

Подчинился и осмотру. Врачи заглядывали Ивану в глаза и застав ляли следить за пальцем доктора. Велели стоять на одной ноге, за крыв глаза, молотками стукали по локтям и коленям, через длинные трубки выслушивали грудь. Надевали какие-то браслеты на руки и из резиновых груш куда-то накачивали воздух.

Посадили на холодную клеенку и кололи в спину, а затем какимито хитрыми приемами выточили из руки Ивана целую пробирку пре лестной, как масляная краска, крови и куда-то ее унесли.

Иванушка, полуголый, сидел с обиженным видом, опустив руки, и молчал. Вся эта «Буза…», как подумал он, была не нужна, все это глупо, но он решил дожидаться чего-то, что непременно в конце кон цов произойдет, тогда можно будет разъяснить томившие его вопро сы. Этого времени он дождался. Примерно в два часа дня, когда Иван, напившись бульону, полеживал у себя на кровати, двери его комнаты раскрылись необыкновенно широко, и вошла целая толпа людей в белом, а в числе их толстая. Впереди всех шел высокий бри тый, похожий на артиста, лет сорока с лишним. За ним пришли по моложе. Тут откинули откидные стулья, уселись, после того как бри тому подкатили кресло на колесиках.

Иван испуганно сел на постели.

– Доктор Стравинский, – приветливо сказал бритый и протянул Ивану руку.

– Вот, профессор, – негромко сказал один из молодых и подал бритому лист, уже кругом исписанный. Бритый Стравинский обрадованно и быстро пробежал первую страницу, а молодой заговорил с ним на неизвестном языке, но Иван явно расслышал слово «фурибунда».

Он сильно дрогнул, но удержался и ничего не сказал.

Профессор Стравинский был знаменитостью, но кроме того, повидимому, большим и симпатичным оригиналом. Вежлив он был беспредельно и, сколько можно понять, за правило взял соглашаться со всеми людьми в мире и все одобрять. Ординатор бормотал и паль цем по листу водил, а Стравинский на все кивал головой с веселыми глазами и говорил: «Славно, славно, так». И еще что-то ему говори ли, и опять он бормотал «Славно».

Отбормотавшись, он обратился к Ивану с вопросом:

– Вы -поэт?

– Поэт, – буркнул Иван. – Мне нужно с вами поговорить.

– К вашим услугам, с удовольствием, – ответил Стравинский.

– Каким образом, – спросил Иван, – человек мог с Понтием Пи латом разговаривать?

– Современный?

– Ну да, вчера я его видел.

– Пилат… Пилат… Пилат – это при Христе? – спросил ординато ра Стравинский.

– Да.

– Надо полагать, – улыбаясь сказал Стравинский, – что он выду мал это.

– Так, – отозвался Иванушка, – а каким образом он заранее все знает?

– А что именно он знал заранее? – ласково спросил Стравинский.

– Вот что: вообразите, Мишу Берлиоза зарезало трамваем. Голо ву отрезало, а он заранее говорит, что голову отрежет. Это номер первый. Номер второй: это что такое фурибунда? А? – спросил Иван, прищурившись.

–  Фурибунда значит – яростная, – очень внимательно слушая Ивана, объяснил Стравинский.

– Это про меня. Так. Ну, так вот, он мне вчера говорит: когда бу дете в сумасшедшем доме, спросите, что такое фурибунда. А? Это что значит?

– Это вот что значит. Я полагаю, что он заметил в вас какие-либо признаки ярости. Он не врач, этот предсказатель?

– Никакой у меня ярости не было тогда, а врач, уж он такой врач! – выразительно говорил Иван. – Да! – воскликнул он. – А по стное масло-то? Говорит: вы не будете на заседании, потому что Ан нушка уже разлила масло! Мы удивились. А потом: готово дело! Дей ствительно, Миша поскользнулся на этом самом Аннушкином масле! Откуда же он Аннушку знает?

Ординаторы, на откидных стульях сидя, глаз не спускали с Ива нушки.

– Понимаю, понимаю, – сказал Стравинский, – но почему вас удивляет, что он Аннушку знает?

– Не может он знать никакой Аннушки! – возбужденно восклик нул Иван. – Я и говорю, его надо немедленно арестовать!

– Возможно, – сказал Стравинский, – и, если в этом есть надоб ность, власти его арестуют. Зачем вам беспокоить себя? Арестуют и славно!

«Все у него славно, славно!» – раздраженно подумал Иван, а вслух сказал:

– Я обязан его поймать, я был свидетелем! А вместо его меня за садили, да еще двое ваших бузотеров спину колют! Сумасшествие и буза дикая!

При слове «бузотеры» врачи чуть-чуть улыбнулись, а Стравин ский заговорил очень серьезно.

– Я все понял, что вы сказали, и позвольте дать вам совет: отдох ните здесь, не волнуйтесь, не думайте об этом, как его фамилия?..

– Не знаю я, вот в чем дело!

– Ну вот. Тем более. Об этом неизвестном не думайте, и вас уве ряю честным словом, что вы таким образом скорее поймаете его.

– Ах, меня, значит, задержат здесь?

– Нет-с, – ответил Стравинский, – я вас не держу. Я не имею пра ва задерживать нормального человека в лечебнице. Тем более что у меня и мест не хватает. И я вас сию же секунду выпущу, если только вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, поймите, а только скажете. Итак, вы – нормальны?

Наступила полнейшая тишина, и толстая благоговейно глядела на профессора, а Иван подумал: «Однако этот действительно умен!» Он подумал и ответил решительно:

– Я -нормален.

– Вот и славно. Ну, если вы нормальны, так будем же рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, – тут Стравинский воору жился исписанным листом. – В поисках неизвестного человека вы вчера произвели следующие действия, – Стравинский начал заги бать пальцы на левой руке. – Прикололи себе иконку на грудь анг лийской булавкой. Бросали камнями в стекла. Было? Было. Били дворника, виноват, швейцара. Явились в ресторан в одном белье. Побили там одного гражданина. Попав сюда, вы звонили в Кремль и просили дать стрельцов, которых в Москве, как всем известно, нет! Затем бросились головой в окно и ударили санитара. Спрашива ются две вещи. Первое: возможно ли при этих условиях кого-нибудь поймать? Вы человек нормальный и сами ответите – никоим обра зом! И второе: где очутится человек, произведший все эти действия? Ответ, опять-таки, может быть только один: он неизбежно окажется именно здесь! – и тут Стравинский широко обвел рукой комнату. – Далее-с. Вы желаете уйти? Пожалуйста. Я немедленно вас выпущу. Но только скажите мне: куда вы отправитесь?

– В ГПУ!

– Немедленно?

– Немедленно.

– Так-таки прямо из лечебницы?

– Так-таки прямо!

– Славно! И скажите, что вы скажете служащим ГПУ, самое важ ное, в первую голову, так сказать?

– Про Понтия Пилата! – веско сказал Иван. – Это самое важное.

– Ну и славно, – окончательно покоренный Иванушкой, вос кликнул профессор и, обратившись к ординатору, приказал: – Благоволите немедленно Попова выписать в город. Эту комнату не зани мать, белье постельное не менять, через два часа он будет здесь. Ну, всего доброго, желаю вам успеха в ваших поисках.

Он поднялся, а за ним поднялись ординаторы.

– На каком основании я опять буду здесь?

– На том основании, – немедленно усевшись опять, объяснил Стравинский, – что, как только вы, явившись в ковбойке и кальсо нах в ГПУ, расскажете хоть одно слово про Понтия Пилата,