прошептал профессор, и тут только приятели, глянув ему в лицо, увидели, что глаза у него совершенно безумные. То есть, вернее, левый глаз, пото му что правый был мертвый, черный.

«Так-с, – подумал Берлиоз, – все ясно. Приехал немец и тотчас спятил. Хорошенькая история!»

Но Берлиоз был решителен и сообразителен. Ловко откинувшись назад, он замигал Ивану, и тот его понял.

–  Да, да, да, – заговорил Берлиоз, – возможно, все возможно. А вещи ваши где, профессор, – вкрадчиво осведомился он, – в «Мет рополе»? Вы где остановились?

– Я – нигде! – ответил немец, тоскливо и дико блуждая глазами по Патриаршим прудам. Он вдруг припал к потрясенному Берлиозу.

– А где же вы будете жить? – спросил Берлиоз.

– В вашей квартире, – интимно подмигнув здоровым глазом, шепнул немец.

– Очень при… но…

– А дьявола тоже нет? – плаксиво спросил немец и вцепился те перь в Ивана.

– И дьявола…

– Не противоречь… – шепнул Берлиоз.

– Нету, нету никакого дьявола, – растерявшись, закричал Иван, – вот вцепился! Перестаньте психовать!

Немец расхохотался так, что из липы вылетел воробей и пропал.

– Ну, это уже положительно интересно! – заговорил он, сияя зе леным глазом. – Что же это у вас ничего нету! Христа нету, дьявола нету, папирос нету, Понтия Пилата, таксомотора нету…

–  Ничего, ничего, профессор, успокойтесь, все уладится, все бу дет, – бормотал Берлиоз, усаживая профессора назад на скамейку. – Вы, профессор, посидите с Бездомным, а я только на одну минуту сбегаю к телефону, звякну, тут одно безотлагательное дельце, а там мы вас и проводим, и проводим…

План у Берлиоза был такой. Тотчас добраться до первого же теле фона и сообщить куда следует, что приехавший из-за границы консультант-историк бродит по Патриаршим прудам в явно ненормаль ном состоянии. Так вот, чтобы приняли меры, а то получится дурац кая и неприятная история.

– Дельце? Хорошо. Но только умоляю вас, поверьте мне, что дья вол существует, – пылко просил немец, поглядывая исподлобья на Берлиоза.

– Хорошо, хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково бормотал Бер лиоз. – Ваня, ты посиди, – и, подмигнув, он устремился к выходу.

И профессор тотчас как будто выздоровел.

– Михаил Яковлевич! – звучно крикнул он вслед.

– А?

– Не дать ли вашему дяде телеграмму?

– Да, да, хорошо… хорошо… – отозвался Берлиоз, но дрогнул и подумал: «Откуда он знает про дядю?»

Впрочем, тут же мысль о дяде и вылетела у него из головы. И Бер лиоз похолодел. С ближайшей к выходу скамейки поднялся навстре чу редактору тот самый субъект, что недавно совсем соткался из жар кого зноя. Только сейчас он был уже не знойный, а обыкновенный плотский, настолько плотский, что Берлиоз отчетливо разглядел, что у него усишки, как куриные перышки, маленькие, иронические, как будто полупьяные глазки, жокейская шапочка двуцветная, а брючки клетчатые и необыкновенно противно подтянутые.

Товарищ Берлиоз вздрогнул, попятился, утешил себя мыслью, что это совпадение, что то было марево, а это какой-то реальный оболтус.

– Турникет ищете, гражданин? – тенором осведомился обол тус. – А вот, прямо пожалуйте… Кхе… кхе… с вас бы, гражданин, за указание на четь-литровочки поправиться после вчерашнего… бывшему регенту…

Но Берлиоз не слушал, оказавшись уже возле турникета.

Он уж собрался шагнуть, но тут в темнеющем воздухе на него брызнул слабый красный и белый свет. Вспыхнула над самой голо вой вывеска «Берегись трамвая!». Из-за дома с Садовой на Брон ную вылетел трамвай. Огней в нем еще не зажигали, и видно было, что в нем черным-черно от публики. Трамвай, выйдя на прямую, взвыл, качнулся и поддал. Осторожный Берлиоз хоть и стоял безо пасно, но, выйдя за вертушку, хотел на полшага еще отступить. Сделал движение… в ту же секунду нелепо взбросил одну ногу вверх, в ту же секунду другая поехала по камням и Берлиоз упал на рельсы.

Он лицом к трамваю упал. И увидел, что вагоновожатая молода, в красном платочке, но бела, как смерть, лицом.

Он понял, что это непоправимо, и не спеша повернулся на спину. И страшно удивился тому, что сейчас же все закроется и никаких во рон больше в темнеющем небе не будет. Преждевременная малень кая беленькая звездочка глядела между кричащими воронами.

Эта звездочка заставила его всхлипнуть жалобно, отчаянно.

Затем, после удара трясущейся женской рукой по ручке электри ческого тормоза, вагон сел носом в землю, в нем рухнули все стекла. Через миг из-под колеса выкатилась окровавленная голова, а затем выбросило кисть руки. Остальное мяло, тискало, пачкало.

Прочее, то есть страшный крик Ивана, видевшего все до послед него пятна на брюках, вой в трамвае, потоки крови, ослепившие во жатую, это Берлиоза не касалось никак.

Отсверлили бешеные милицейские свистки, утихли безумные жен ские визги, две кареты увезли, тревожно трубя, обезглавленного, в лохмотьях платья, раненную осколками стекла вожатую и пассажи ров, собаки зализали кровь, а Иван Николаевич Бездомный как упал на лавку, так и сидел на ней.

Руки у него были искусаны, он кусал их, пока в нескольких шагах от него катило тело человека, сгибая его в клубок.

Ваня в первый раз в жизни видел, как убивает человека, и испы тал приступ тошноты.

Потом он пытался кинуться туда, где лежало тело, но с ним случи лось что-то вроде паралича, и в этом параличе он и застыл на лавке. Ва ня забыл начисто сумасшедшего немца-профессора и старался понять только одно: как это может быть, что человек вот только что хотел по звонить по телефону, а потом, а потом… А потом… и не мог понять.

Народ разбегался от места происшествия, возбужденно перекри киваясь словами. Иван их слов не воспринимал. Но востроносая ба ба в ситце другой бабе над самым ухом Бездомного закричала так:

– Аннушка… Аннушка, говорю тебе, Гречкина с Садовой, рядом из десятого номера… Она… она… Взяла на Бронной в кооперативе постного масла по второму талону… да банку-то и разбей у вертуш ки… Уж она ругалась, ругалась… А он, бедняга, стало быть, и по скользнулся… вот из-под вертушки-то и вылетел…

Дальнейшие слова угасли.

Из всего выкрикнутого бабой одно слово вцепилось в больной мозг Бездомного, и это слово было «Аннушка».

– Аннушка? Аннушка… – мучительно забормотал Бездомный, стараясь вспомнить, что связано с этим именем.

Тут из тьмы выскочило еще более страшное слово «постное мас ло», а затем почему-то Понтий Пилат. Слова эти связались, и Иван, вдруг обезумев, встал со скамьи. Ноги его еще дрожали.

– Что та-кое? Что?! – спросил он сам у себя. – Аннушка?! – вы крикнул он вслед бабам.

– Аннуш… Аннуш… – глухо отозвалась баба. Черный и мутный хлам из головы Ивана вылетел, и ее изнутри залило очень ярким све том. В несколько мгновений он подобрал цепь из слов и происшест вий, и цепь была ужасна.

Тот самый профессор за час примерно до смерти знал, что Ан нушка разольет постное масло… «Я буду жить в вашей квартире»… «Вам отрежет голову»… Что же это?!

Не могло быть ни тени, ни зерна сомнения в том, что сумасшед ший профессор знал, фотографически точно знал заранее всю кар тину смерти!

Свет усилился, и все существо Ивана сосредоточилось на одном: сию же минуту найти профессора… а найдя, взять его. Ах, ах, не ушел бы, только бы не ушел!

Но профессор не ушел.

Солнца не было уже давно. На Патриарших темнело. Над прудом в уголках скоплялся туман. В бледнеющем небе стали проступать бе ленькие пятнышки звезд. Видно было хорошо.

Он – профессор, ну, может быть, и не профессор, ну, словом, он стоял шагах в двадцати и рисовался очень четко в профиль. Теперь Иван разглядел, что он росту, действительно, громадного, берет за ломлен, трость взята под мышку.

Отставной втируша-регент сидел рядом на скамейке. На нос он нацепил себе явно ненужное ему пенсне, в коем одного стеклышка не существовало. От этого пенсне регент стал еще гаже, чем тогда, когда провожал Берлиоза на рельсы.

Чувствуя, что дрожь в ногах отпускает его, Иван с пустым и холод ным сердцем приблизился к профессору.

Тот повернулся к Ивану. Иван глянул ему в лицо и понял, что сто ящий перед ним и никогда даже не был сумасшедшим.

– Кто вы такой? – хрипло и глухо спросил Иван.

– Ich verstehe nicht, – ответил тот неизвестный, пожав плечами.

– Они не понимают, – пискливо сказал регент, хоть его никто и не просил переводить.

– Их фершт… вы понимаете! Не притворяйтесь, – грозно и чув ствуя холод под ложечкой, продолжал Иван.

Немец смотрел на него, вытаращив глаза.

– Вы не немец. Вы не профессор, – тихо продолжал Иван. – Вы – убийца. Вы отлично понимаете по-русски. Идемте со мной.

Немец молчал и слушал.

– Документы! – вскрикнул Иван…

– Was ist den los?..

– Гражданин! – ввязался регент. – Не приставайте к иностранцу!

Немец пожал плечами, грозно нахмурился и стал уходить.

Иван почувствовал, что теряется. Он, задыхаясь, обратился к ре генту:

– Эй… гражданин, помогите задержать преступника!

Регент оживился, вскочил.

– Который преступник? Где он? Иностранный преступник? – за кричал он, причем глазки его радостно заиграли. – Этот? Гражда нин, кричите «караул»! А то он уходит!

И регент предательски засуетился.

– Караул! – крикнул Иван и ужаснулся, никакого крика у него не вышло. – Караул! – повторил он, и опять получился шепот.

Великан стал уходить по аллее, направляясь к Ермолаевскому пе реулку. Еще более сгустились сумерки, Ивану показалось, что тот,