Борис промолчал.

— Знаешь, — сказал Аланбек странным голосом, — я, когда маленький был, слышал разговор двух русских. Молодые парни. Я, говорит один, у автостанции живу. Выглянешь из окна, а там от шакалов этих черным-черно. Взял бы пулемет, да и покосил их всех!

— Алан!

— Да ладно, что ты, как девочка! Я же не про тебя. Многие ваши так думали, тоже мне секрет.

— Ага, — обиженно пробурчал Борис. — Только наши. А ваши, выходит, ничего…

— В бутылку не лезь! — перебил Аланбек. — Наши тоже. Я это к чему? К тому, что в последние три года у моего народа была такая возможность. И я горжусь, что он ею не воспользовался.

— Что? — заорал Борис. — Чем ты гордишься?

— Тише! Мины наорешь!

— Чем гордишься? Что не всех перебили? Охренел, Алан?

— Да пошел ты! — не выдержал Аланбек.

«БОММ! — гулко ударило за Сунжей. — БОММ!»

— Тебе, как человеку… — ничего не слыша, кричал Аланбек, — а ты…

Борис ударил его по ноге, дернул за плащ, повалил на землю, упал сам и закрыл голову руками.

Он еще успел услышать короткий, не более секунды свист, и по ушам ударили резкие разрывы.

На высоте человеческого роста в стену общежития, выбив из нее красную пыль, врезались два осколка. Красноватая пыль немного повисела в воздухе и медленно опустилась на две, защищенные только плащами спины.

Черный и серый.

Тихо гудящая печка окрашивала все вокруг красноватым светом. Как в детстве, когда папа запирался печатать фотографии, а маленькая Ира стучала в дверь и требовала ее впустить. Сейчас вместо двери была занавеска, Славик давно спал, да и фотографий никто не печатал.

Ирина слила воду в ведро, встала босыми ногами в тазик и медленно вылила на себя остатки воды из ковшика. Прохладные струйки побежали по обнаженной коже, скатываясь по ногам в таз. На застеленный тряпками пол полетели брызги.

Господи, как же хорошо!

Ирина взяла с кровати полотенце, тщательно вытерлась, потянулась за ночной рубашкой и замерла.

Из поддувала выскочил желто-красный лучик, скользнул по ногам, животу и устроился у Ирины на груди.

«Зайчик! — сказал из десятилетнего прошлого Борис. — Красиво…»

Ирина как завороженная уставилась на зайчик, затем медленно провела рукой по груди, погладила плоский живот.

«Красиво…»

Соски набухли, низ живота свело сладкой судорогой.

Так же было и раньше, когда она выходила из душа, и немного смущаясь, специально задерживалась на пороге комнаты. Так же блестели капли влаги на обнаженной коже, так же твердели соски, так же разливалась по телу судорога.

И лежащий на диване Борис смотрел, любовался и был счастлив.

Ирина обняла себя за плечи, прикрыла глаза.

В голове взорвались разноцветные огни, темнота сгустилась, превратилась в ласковые, такие знакомые руки. В руки, которые, превращаясь в отдельное живое существо, тысячи раз бродили по ее телу.

Глаза повлажнели.

«Где же ты, Боря? Видишь, я не могу без тебя. Совсем. Я приросла к тебе. А ведь это ты виноват! Ты отучил меня бороться. Ты ласкал меня и берег, ты отгораживал меня от мира своим телом, своей душой. Ты приучил меня не обращать внимания больше ни на что, ты закрыл собой весь мир. Но ведь он не всегда теплый или равнодушный, у него бывают и зубы. Острые зубы!»

Где ты?

Ирина надела ночную рубашку, села на кровать, бессильно сложила руки на коленях.

Тихо гудела смущенная печка.

Февраль выдался в этом году вполне обычным: не холоднее, и не теплее. Так же подмораживало по ночам, так же теплело днем. Так же снег сменялся дождем, так же солнце то выглядывало из-за туч, то вновь пряталось.

Разве что впервые за долгие годы над городом не кружили, собираясь в дальний перелет, стаи грачей, и совсем не пахло черемшой. Черемшой торговать было некому и негде, а умные птицы нашли себе в этот год другое место для зимовки.

Ничего этого Борис не замечал.

Слово «грачи» у него давно вызывало совсем иные ассоциации, про черемшу он вообще забыл, а погоду принимал, как данность.

Чем и где пахнет, его тоже не особенно интересовало, вернее он этого уже не замечал. В убежище господствовали запахи разложения и давно немытых, больных тел. На «улице» к ним примешивались постоянные запахи гари, железа и человеческих испражнений. Борис ко всему этому давно привык. В последнее время он даже начал привыкать к загаженной вконец «улице».

Правда, не до конца, и по-прежнему, не обращая внимания на ворчание Аланбека, продолжал ходить в самый конец коридора.

Из давно снятых на топливо дверей комнат в коридор вползал мутный свет, освещая привычную картину: пол, с разобранным паркетом, обломки штукатурки, израненные осколками стены. Борис нашел относительно чистое место, присел, облокотившись о стену, вытащил пакет с чаем. Турецкий чай разгорался плохо, мерзко пах, и от него сильно першило в горле. Но больше курить было нечего: найденный табак давно закончился.

Борис затянулся, подавил кашель, снова затянулся — голова приятно закружилась. Он курил и не думал ни о чем: то, что у него мелькало в голове, мыслями назвать было трудно. Так — обрывки.

«Нога у Аланбека почти зажила. Очень хочется есть. Почему Алан не чувствует, куда попадет мина? Все время хочется есть. Что бы такое сейчас?.. Нутрия, горячая нутрия с помидорами. Сам не чувствует, так хоть бы слушал. А почему я чувствую? Как будто чертик какой в башке поселился… Кто теперь могилы копать будет? Володю контузило, а остальные сами еле ходят. Или суп-харчо? Чечены могилы русским теперь не копают, боевиков новых боятся. Это вам не «исламский батальон», этих даже чеченцы «гуронами» называют. Колбаса тоже хорошо. Алана они почему-то уважают, и он их не боится. Может зря?.. Докторская или сервелат? Жаль, что «исламы» ушли отсюда. С этими новыми совсем плохо. Цепляются постоянно, русские теперь без чеченов даже за водой не ходят. Гуроны! Продуктов от них тоже не дождешься. И в квартирах продуктов уже не найти, из квартир теперь вещи вывозят грузовиками. Зачем они им? Нет, пожалуй, докторская… Хохлы еще появились, уж лучше афганцы, как раньше. Все равно их мало было. Про хохлов что только не рассказывают, и все мерзости. Не так воюют, как женщин насилуют. Может, врут? А зачем? У них, слава богу, такого не было, только один раз. Да и то неизвестно — то ли изнасиловали, то ли сама… Сервелат тоже хорошо — положить в рот и ждать, когда сок… Обстрелов меньше стало: наверное, скоро конец. «Гуроны» чеченцев пугают — говорят, федералы всех насилуют.