очень падали бомбы. А в подвале уютно светила стоваттная лампа, одеяло гасило звуки, и тихо бурчал приемник.

— Хороший подвал, — сказал Алик. — Прямого попадания, конечно, не выдержит, а так — вполне.

— А ты что с женой не уехал? — спросила Ирина. — За квартиру боишься?

— Ага. Отморозков хватает.

— Вчера, говорят, двух мародеров дудаевцы поймали. Расстреляли на месте.

— Ой, тетя Валя, — улыбнулся Алик. — Не верьте вы всему подряд.

Борис вытащил кисет, стал набивать трубку.

— Что-то ты не очень высокого мнения о новой власти, — усмехнулась Ирина. — Раньше лучше было?

— Мне при всякой власти нормально, — объявил Алхазур, — лишь бы проверок больше было. Хотя, конечно, раньше проще было. Такса была — кто сколько даст. А сейчас…

— Все-таки зря мы блоки взяли, — проснулся Мовлади. — Султан ругаться будет.

Борис набил трубку, вышел в «предбанник».

Взрыв грохнул неожиданно, ощутимо подпрыгнул пол, заложило уши. Борис инстинктивно присел, втянул голову в плечи. «БАМ!» — рвануло на улице. «БУМ!!» — отдало в голове. Со стены упал кусок штукатурки, и в подвал снова опустилась тишина.

— Боря! — выбежала из маленькой «комнаты» Ирина. — Боря, как ты?

Часа два было совсем тихо: ни самолетов, ни выстрелов. Поднялись домой, и, только разделись, как послышался знакомый вой. В подвал еле успели. Самолет покружил, покружил, подвесил в небе осветительную бомбу и улетел. Опять опустилась тишина, опять поднялись домой. На этот раз Борис даже не стал раздеваться, только ботинки снял. Дрема накрыла сразу. А потом снова прилетел самолет.

Днем Борис еле встал. Ужасно хотелось спать, и даже доносившиеся из кухни ароматы бодрости не прибавили.

Облака разошлись, было солнечно и немного морозно. Под окнами кухни сидели собаки, ловили запахи и тихо поскуливали. Где-то постреливали.

— Папа, смотри! — поднял с асфальта что-то блестящее Славик. — Что это? А вот еще! И вот!

На руку легла тоненькая, сантиметра три в длину, иголка. Борис потрогал пальцем — острая! Поглядел на стабилизаторы, покачал головой.

— Что это? — не отставал Славик. — Из бомб? Чтоб больше народу зацепило? Ого, сколько их тут! А вон шарики! Таким сразу убьет, да? Пап, а зачем они такие бомбы кидают? Тут же пехоты нет, а такой иголкой кого хочешь проколоть может. Даже собаку!

Борис сжал иголку в кулаке, беспомощно пожал плечами. Славик ответа дожидаться не стал, присел на корточки и стал наполнять карманы смертельными игрушками, выбирая самые красивые. Его тут же окружили собаки. Голодные псы обнюхали шарики и подняли на своего вожака недоуменные, немного обиженные морды. Шарики собакам не нравились.

— Папа, они есть хотят! Попроси у бабушки косточек, а то она мне не дает.

— Косточками их не накормишь, — серьезно сказал Борис, — бабушка их так выварила, что даже запаха не осталось. Я кое-что получше придумал. Пошли!

Через полчаса в центре осажденного города началась охота. Для нее не потребовалось лицензий и охотничьих билетов. Не потребовалось даже огнестрельного оружия. В самом конце двадцатого века, на территории Европы на охоту вышел человек вооруженный старым добрым копьем.

Жирный самодовольный голубь лениво семенил по асфальту, выглядывая что-нибудь съестное. Пока ничего подходящего не попадалось: камешки, ветки, дурацкие, непривычно пахнущие железки. Голубь не унывал — он не умел унывать — и с упорством автомата продолжал свое занятие. Краем широко расставленных глаз голубь на всякий случай наблюдал за окрестностями, но ничего опасного не замечал. Где-то далеко — стая собак, рядом медленно двигается человек: ерунда, ничего страшного.

«Надо же, как близко подпускает! — подумал Борис. — Не то, что в детстве, когда с рогатками подкрадывались». Сделал еще один шаг и ткнул голубя копьем. Длинный, заостренный на точиле гвоздь легко пробил птичье тельце. Борис быстро наклонился, схватил трепыхающегося голубя и свернул ему шею. «Есть один! Эдак я штук двадцать набью!»

Двадцать не получилось. После шестого броска увлекательное занятие пришлось прекратить. Собаки навострили уши, забеспокоились и одна за другой шмыгнули в старый подвал. Следом туда же заскочила соседская кошка. Борис поднял голову, всматриваясь в спокойное небо, прислушался.

— Пап! Ты что, не слышишь? Самолет! Пошли в подвал!

Самолет медленно и спокойно проплыл на недосягаемой высоте, ничего не сбросил и скрылся. Люди вышли из подвала первыми. Собаки посидели подольше: наверное, думали, что самолет вернется. Кошка не вылезла вообще.

После налета Борис добыл еще четыре голубя. Итого десяток — отличный результат! Отец разделал тушки за полчаса, и обед получился прямо, как в ресторане. Пару голубей отдали собакам. Им тоже понравилось.

Вечером небо снова затянуло облаками, потеплело, повеяло сыростью. Телевизор показывал что-то непонятное, понять что-нибудь было невозможно. Словно по расписанию вдалеке застучали автоматы, прогремел взрыв. В подвале звуки приглушались, казалось, что все это далеко-далеко. И не очень-то и страшно. Самолетов пока не было.

Борис с отцом открыли дверь, поднялись на несколько ступенек, чтоб видеть улицу, закурили. На улице было темно и пустынно, и гулкие шаги услышали издалека. Со стороны Партизанской, переговариваясь, приближались несколько темных силуэтов.

— Да это же Кочковы, — присмотрелся отец. — Куда это они ходили?

Кочковы, соседи родителей по двору, ходили за хлебом.

— А вы что, не знали? — удивился Сашка, молодой парень, которого Борис помнил еще пацаном. — Прямо в детском саду продают, ну, который около стройки. А вы уезжать не собираетесь?

— Уезжать? — переспросил отец. — Разве сейчас откуда уедешь?

— А что, лучше ждать, когда в дом попадут? Не, мы завтра попробуем. На Минутку пойдем — говорят, там автобусы бывают.

— А отец? У него же нога болит?

— Голова у него болит! — разозлился Сашка. — Не хочет он никуда! Водки еще целый ящик, а ему больше ничего не надо. Дядя Леша, что ж нам теперь из-за него всем пропадать? Машину чечены отобрали, теперь свои.… Нет, мы пойдем! А за хлебом сходите, там его много. Хлеб, правда, говно.

Хлеб действительно оказался, мягко говоря, не очень. Зато свежий. В блокадном Ленинграде, наверное, он сошел бы за деликатес. Молодой чеченец молча принимал деньги и тут же выкидывал в окошко смятый, странного цвета, хлебный кирпич. Над окошком висело написанное от руки объявление: «Стороблевки не принимаются!»

Борис взял хлеб, понюхал, и в голову лавиной хлынули воспоминания. Хлебопекарня на Субботникова, умопомрачающий запах свежеиспеченного хлеба, словно волной накрывающий окрестные кварталы. Запах щекочет ноздри, забирается в открытые форточки, и ничего другого уже больше не надо. Только спешно бежать, зажав в руке шестнадцать копеек, уговорить тетку в белом халате, схватить хлеб и вцепиться в него зубами.

— Молодой человек! — раздалось сзади. — Вы тут не один. Взяли и отходите, а то закроются! Эх, это все за грехи наши!

— Что за грехи, бабушка? — спросила Ирина.

Старушка сунула в окошко деньги, взяла хлеб, обернулась и, подняв голову к небу, запричитала:

— И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее: пожелают умереть, но смерть убежит от них,[18] — истово перекрестилась и повторила: — Покайтесь! Покайтесь, грешники!

— В чем это я должен каяться? — обиделся отец. — Я ничего плохого в жизни не делал! Не убивал,