Семейка Ярыгин гнал бат к устью вслед за батами двух других казаков, Никодима да Кузьмы, мужиков вертких и ершистых, сноровистых в любой работе. Держась все время на стремительном стрежне, который петлял туда-сюда по речным рукавам между островами, лодки выносились то к правому, то к левому берегу, словно ткацкие челноки, снующие по основе. Полоса черного пепла, выпавшего над рекой, вскоре ушла в сторону, и сочная зелень поймы весело играла в солнечном свете. Билась на ветру густая листва ветляников, ивняков и стоящих редкими рощицами на островах тополей, каждый лист которых мерцал серебристой изнанкой. На холмах коренного, берега шелестели светло-зеленые кроны берез, дальше по всем склонам пологих сопок лежали темные заплаты ползучих кедрачей, над которыми висело легкое голубое небо с редкими цепочками белых облаков.

Как только отошли от крепости, плавание сразу превратилось в сумасшедшую гонку. Бат у Семейки был легче и уже, чем оба идущих впереди, и ему пока удавалось не отставать от взрослых. Промелькнуло в стороне стойбище, где, как успел заметить Семейка, царило большое оживление — должно быть, камчадалы готовились к каким-то игрищам.

Острова пошли реже, речные русла слились в одно широкое и спокойное, и ход батов замедлился. Семейка поравнялся с казаками.

— А ты ловок, хлопчик, — сказал ему Никодим. — Не отстал от нас. Подрастешь — настоящим казаком станешь.

— То батькина хватка у него, — вступил в разговор Кузьма. — У Дмитрия рука что кремень. Не глядит, что простуда его скрючила, целый день на ногах. От цепкого дерева и семя упорное.

— Я, — сказал Семейка, — еще на руках умею ходить. Саженей двадцать пройду — и хоть бы хны! А папаня на руках ходить не умеет.

Казаки рассмеялись.

— Сыны всегда должны батьков переплюнуть, — хитро заметил Никодим. — На том и жизнь стоит. Однако же на руках по малолетству и я хаживал.

— Ладно, — согласился Семейка, — раз так, тогда скажите, какая это птица вон в том кусту голос подает?

Казаки повернули головы в сторону ивового куста, росшего на песчаной косе возле берега, откуда доносилось отчетливое «ку-ку».

— Иль мы кукушку не слыхивали? — снисходительно усмехнулся Кузьма.

— А вот и не кукушка вовсе! — уверенно сказал Семейка. — У кукушки голос глухой и ровный, а у этой птицы — слышите? — в горле будто дребезжит что-то.

Казаки прислушались.

— Верно, — согласился Кузьма, — вроде охрипла кукушка. Простудилась, должно.

— Да не кукушка это, а сорока! — выпалил Семейка.

— Ну, это ты брось! — отмахнулся Никодим, глядя темными недоверчивыми глазами на подростка. — Разыграть нас надумал, а? Признавайся.

— Давайте пристанем и посмотрим, — предложил Семейка, разворачивая бат поперек течения.

— Что ж, посмотрим, — согласились казаки.

Баты ткнулись с шорохом в песчаную отмель, и они выбрались на берег, окружая куст. Когда до куста оставалось шагов десять, из него с шумом вылетела сорока и, застрекотав уже на своем заполошном языке, переметнулась в кусты подальше.

— Видели? — спросил Семейка.

— Видели, — озадаченно согласились казаки.

Кузьма поскреб свою сивую бороду и добавил:

— Хлопчик-то прав оказался. Я вроде слышал и раньше от кого-то, будто сорока пересмешничать умеет, да самому подглядеть того не доводилось. Ишь ты, хлопчик-то, оказывается, глазаст да остроух.

Они снова столкнули в воду баты. Семейка, довольный победой в споре, то и дело выносился вперед.

До устья они доплыли часа за два. Почти в самом устье Большая река принимает в себя речушку Озерную, текущую с юга и отделенную от Пенжинского моря только высокой песчаной кошкой. Морские воды, просачиваясь сквозь песок, смешиваются с водами Озерной, и вода в ней солоновата на вкус. Сюда, в эту речушку, и свернули казаки. Правый берег ее был сухой и песчаный, густо заросший высокой беловатой травой, жесткие рубчатые стебли которой и колосья напоминали пшеницу. Из травы этой камчадалки плетут рогожи, употребляемые в зимних юртах и балаганах вместо ковров и занавесей. По левому берегу лежала топкая тундра, полная вымочек и маленьких озер. Там на кочках гнездились утки, чайки, гагары, густо кружившиеся над побережьем. Но настоящее птичье царство открылось казакам, когда они поднялись по реке до ее истока, широкого тихого озера. На озере возвышались два заросшие осокой и кочкарником острова. Когда баты приблизились к первому из них, из травы поднялась такая туча птиц, что потемнело небо над головой.

— Ну, будем с добычей! — весело заметил Кузьма.

— Да, птиц тут нынче вроде еще больше, чем в прошлом году, — согласился Никодим. — Запасемся яйцами на целый год.

Баты шли вдоль низкого, с подтеками ила, берега. Наконец нашли местечко посуше и причалили к острову.

Быстро вытащили из батов легкую поклажу и оружие, вытянули лодки на песок. Чайки и утки с сердитыми криками кружились над самой головой. Птичьи гнезда были повсюду. Они располагались так близко друг от друга, что оставалось удивляться, как пернатые отличают свои гнезда от гнезд соседей. В соломе, свитой наподобие опрокинутой папахи, в застеленных пухом углублениях и даже просто на земле, выкатившись из гнезд, лежали тысячи яиц, поблескивая жемчужными скорлупками.

Казаки собирали их в полы кафтанов и сносили к батам. Семейка рвал траву и застилал ею дно бата. Затем он укладывал яйца в ряд от носа почти до самой кормы, оставляя только место для гребца. Поверх первого ряда снова стелил траву, а на нее опять укладывал яйца.

Семейка работал быстро, не разгибая спины, но осторожно, чтобы не побить яйца.

Смахнув со лба пот, застилавший глаза, он кинул взгляд на низкое большое солнце, скатывавшееся за песчаную кошку, отделявшую озеро от моря. И вдруг удивленно выпрямился. Кошка была полна людей в птичьих одеждах. Они поднимались со стороны моря на песчаный гребень и разглядывали их островок. Разглядев в руках у них копья и чекуши, Семейка крикнул Никодиму с Кузьмой, чтобы обернулись в сторону моря. Оба казака подходили к костру, придерживая груженые полы кафтанов. Посмотрев, куда указывал Семейка, они выронили поклажу и юркнули в траву.

— Хоронись, балда! — прошипел Кузьма, погрозив Семейке кулаком из травы. — Курильские воины.

Поняв, что случилось что-то из ряда вон выходящее, подросток скрылся в траве и пополз к казакам.

— Дурень! — сказал ему Кузьма, когда Семейка устроился рядом. — Не видишь разве, что у этих молодцов на горбу никакой клади нет, кроме оружия? Нетрудно смекнуть, что курильские мужики вышли на лихой промысел. Только б не заметили нас.

— Да разве они осмелятся напасть на нас?

— Когда такая куча мужиков шляется с оружием без дела по тундре, тут не то что нам, казакам, тут самому господу богу надо ховаться поукромней, покуда ему красную юшку из носу не пустили.

— Пальнуть в них из пищали… — начал было Семейка, но Кузьма так свирепо глянул на него, что он прикусил язык.

— «Пальнуть»! — уничтожающе передразнил Семейку казак. — Они тебе так пальнут — кишки потом полверсты собирать будешь. Будь нас человек десять да кольчуги на плечах — тут мы разговор другой повели бы… Ну пальнем мы раза три, а они тем временем изрешетят нас стрелами.

— Да хватит тебе, Кузьма! — урезонил разошедшегося казака Никодим. — Насел на мальца ни за что