если что».

Демидов, рассчитывавший по карте маршруты запланированных на утро боевых вылетов, поднял на оперативного дежурного усталые глаза:

– То есть как это отказался? Я ему кто: командир полка или балалайка! Приказ есть приказ. Он что, с молодой хозяйкой боится расстаться?

Румянцев, синим карандашом отчеркнув абзац из передовицы «Правды», поглядел на подполковника.

– Не надо трогать капитана Боркуна, товарищ командир, – сказал он решительно, – там сложная ситуация.

А Василий Боркун, ступая тяжелыми пыльными сапогами, входил в это время в дом. В маленькой комнатке он поправил на окне маскировочную штору и зажег свет. Выложил на стол печенье, масло, кусочки сахару и ломти белого свежевыпеченного хлеба. Потом постучался в соседнюю дверь.

– Войдите, – послышался усталый женский голос. Капитан перешагнул порог.

– Добрый вечер, Алена Семеновна.

– Вечер добрый, Василий Николаевич.

Косяк тусклого света от лампы, подвешенной к потолку, падал на сидевшую за столом женщину. Было ей лет за сорок. В черных волосах уже мелькали холодные паутинки седины, худое лицо было пересечено морщинами, на заскорузлых руках набрякли синие вены. Она сидела в плетеном кресле, необычном в деревенской избе. В руках у нее сновали тонкие вязальные спицы, волоча за собой белую шерстяную нитку.

– Что вяжете, Алена Семеновна? – спросил Боркун, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Варежки, Василий Николаевич.

– Варежки? – переспросил он удивленно. – Да рано же.

Она горько вздохнула и пожала плечами:

– Кто теперь разберет, что рано, а что поздно? Все перепуталось!

Боркун огляделся по сторонам.

– А где же мои сорванцы-побратимы Борька-наш и Борька-погорельский? – весело забасил он, и тотчас на лежанке послышалась возня. Один за другим соскочили оттуда два белобрысых мальчонка в одинаковых полосатых рубахах из дешевого полотна и синих трусиках. Немытые ноги с поцарапанными коленками зашлепали по дощатому полу.

Борька-наш, большеглазый мальчик с круглой головой на тонкой загорелой шее, был сыном хозяйки Алены Семеновны, а Борька-погорельский доводился ему двоюродным братом. «Погорельским» его назвали дальние родственницы хозяйки, которые с неделю назад привезли его из-подо Ржева, из деревни Погорелое Городище. Колхозный конюх вытащил оглушенного мальчика из горящей избы во время жестокой бомбежки. Мать, отец и годовалая сестренка погибли под рухнувшей кровлей.

Четырехлетнему Борьке сказали, что его родители уехали бить фашистов, а он должен пожить у тети Алены, и мальчик, похныкав, поверил этой нехитрой выдумке. К Борьке-нашему он стал относиться, как к родному брату. Был Борька-погорельский чуть повыше своего сверстника и чуть поозорнее. Глазенки у него отливали светло-голубым цветом, а на щеках все время вздрагивали веселые ямочки.

– Дядя Боркун, что будем делать? – первым бросился он к летчику и прильнул к его ноге, обхватив ее ручонками повыше колена.

– Чай пить! – весело отозвался Боркун.

– Стаканы подавать? – деловито осведомился Борька-наш.

– Конечно, и стаканы, – подтвердил Боркун. – А ну, марш рысью в мою комнату за бортпайком.

Вскоре над столом возвышались две белобрысые мальчишеские головы и слышалось старательное прихлебывание. Оба Борьки очень любили печенье «ленч». Ели они его медленно, смакуя. Каждое печенье макали в горячий чай и с наслаждением откусывали по кусочку.

– У тебя вкусное? – осведомлялся Борька-погорельский у своего побратима.

– Как мороженое, – отвечал Борька-наш и тотчас же осаждал Василия градом вопросов, – Дядя Боркун, а у немцев тоже такое печенье?

– Нет, хлопцы, у них дрянное, эрзацем называется.

– А добрые немцы есть?

– Добрые? – переспрашивал Боркун, и нижняя его губа вздрагивала. – Задачку ты мне, брат, загадал… Гм… Пожалуй, все-таки есть и добрые, например Тельман. Он всегда против Гитлера и немецких буржуев шел. И товарищи у него хорошие. Только фашисты их всех пересажали по тюрьмам. А вот те немцы, которые на нашу землю пришли, это гадкие, злые. Их надо бить.

Сняв гимнастерку, он сидел с ними за грубо сколоченным крестьянским столом по-домашнему, в одной тенниске, На оголенных руках перекатывались желваки мускулов.

– А ты их сегодня бил? – не отставал Борька-наш.

– Пришлось, – неторопливо отвечал Василий.

– Мой папка их тоже бьет.

– А у меня и папа и мама, – вставил Борька-погорельский. – А ты их бьешь зачем, дядя Боркун, чтобы они бомбы на меня не бросали?

– Да, сынок, чтобы они бомбы на тебя не бросали, – согласился Василий, гладя сиротскую голову тяжелой своей пятерней.

– Какая бо-ольшая рука! – восторженно, воскликнул малыш. – Дядя Боркун, а ты своей рукой фашиста убьешь аль нет?

– Вот уж никогда не задумывался, Борька. По-моему, все-таки убил бы, если бы здорово разозлился.

– Дядя Боркун, – протянул Борька-погорельский, – а шлемом поиграться можно?

– Можно.

– И я хочу, – взвизгнул Борька-наш, но Боркун быстро уладил возникший конфликт.

– А ты планшеткой. А потом, чур, обменяться. Вы же у меня солдаты. Значит, приказ должны выполнять строго.

И через несколько минут он нараспев, как опытный старшина, подал команду:

– По-о-о-меняться игрушками!

Потом они втроем носились по избе друг за другом, весело хохоча. Сталкивались в один клубок где- нибудь в сенях, и Борька-погорельский радостно восклицал:

– Ну и шишку набил!

Наигравшись, оба Борьки залезли на лежанку, а Боркун сел на узкую жесткую скамью внизу и рассказывал все знакомые ему сызмальства сказки до той поры, пока шум и возня на лежанке не затихли.

Он поднялся, потягиваясь.

– Спокойной ночи, Алена Семеновна.

– Спокойной ночи, Василий Николаевич, – отозвалась она, глядя на летчика из-под стекол очков, – замотались вы с моей мошкарой. Липучие они.

– Что вы! – добродушно пробасил Боркун. – Только с ними сердце и отходит.

– Привыкли они к вам, – продолжала хозяйка, откладывая моток шерсти, которую весь вечер сосредоточенно и огорченно пронизывала острыми длинными спицами. – Давеча вы к дому подходите, а Боренька, не мой, а Стеши покойной, ручонками замахал да как закричит: «Ой, папка мой идет!»

Боркун взялся было за дверную скобу и остановился.

– Алена Семеновна, – сказал он глухо и выжидательно, – а если я его к себе заберу?

– Куда к себе? – не поняла женщина.

– Совсем, – пояснил Боркун, – в сыновья. Пойду в сельсовет или куда там и все оформлю. Потом к жене отправлю, – неуверенно прибавил он, – в Волоколамск.

– Так и туда немцы подступают. Ох, господи, – она всплеснула натруженными руками и подошла к летчику, неся тревогу в увядших глазах. – Добрая вы душа, Василий Николаевич. Ну объясните мне, почему все так? Была граница аж под Брест-Литовском, а теперь до Москвы приблизилась, и за такой короткий срок? Ну почему нельзя их остановить? Разве мы, простые люди, мало делали для армии, чтоб она сильней