– Живы-здоровы? – улыбаясь, спросил комиссар у Кокорева.

– Порядок, – ответил техник, – рановато нам помирать.

Комиссар вылез из щели и зашагал на командный пункт. Над городом и далеким массивом леса, где находился штаб фронта, тоже что-то горело. Один из дымных столбов был особенно черным; Румянцев безошибочно определил, что это горит самолет. Низко над аэродромом пронеслась восьмерка «яков», зашла на посадку. От командного пункта в сторону деревни, где разрастался пожар, умчались две полуторки с людьми.

Демидов стоял у входа в землянку, тер переносицу. Складки бороздили его лоб.

– Жив, комиссар?

– Как видите.

– Здорово они нас отмолотили. На взлетной полосе надо срочно заравнивать две воронки. Уже послал туда инженера. Потерь нет, только в деревне два дома сгорели.

– Чьи?

– Санчасть и школа. Посмотрим, что майор Жернаков доложит.

Из редеющих облаков пыли, поднятых севшими самолетами, появилась коренастая фигура нового комэска. Шел он неровно, и походка эта сразу насторожила Демидова.

Шевеля пересохшими губами, майор вяло и коротко доложил:

– Девяткой «Яковлевых» вел бой с противником. Против нас было двенадцать «мессершмиттов» и три девятки «юнкерсов». Сбили два «юнкерса» и один «Мессершмитт-109». Наши потери – один самолет. – Жернаков поперхнулся и судорожно глотнул пыльный воздух аэродрома. – Остапа потерял, товарищ командир, – прибавил он тише.

– Какого Остапа? – спросил нерешительно Демидов.

– Остапа Жернакова, младшего брата, – ответил майор и, ни на кого не глядя, пошел прочь. Около землянки остановился, тяжело сел на высохший дерн.

– Черт возьми, – раздраженно вырвалось у Демидова, – посылаем людей в бой, а сами даже элементарных вещей о них не знаем. Нечего сказать, хороши. командиры. Тебе, комиссар, известно было, что в этой эскадрилье два брата?

– Откуда же, Сергей Мартынович, – ответил Румянцев, – они прибыли только вчера вечером и с рассветом в бой. Я не бог, в самом деле.

– Не бог, не бог, – проворчал в жесткие усы Демидов, – ты – комиссар, Борис, а это куда больше, чем какой-то там бог!

– Я пойду к нему, командир, – проговорил Румянцев.

Он подошел к майору, опустился рядом на корточки. Жернаков сидел на земле, спрятав в коленях голову. Тело его вздрагивало. Можно было подумать – закашлялся. Румянцев осторожно положил руку ему на плечо:

– Послушай, майор, перестань! Это только девушку говорят – плачь, легче станет. А ты коммунист, Жернаков. Зубами скрипи, а крепись. Понял? Многое еще, потеряем, прежде чем победим.

Майор поднял красное, мокрое лицо.

– Товарищ старший политрук, что я скажу матери? Остап – сын у нее любимый. Тайком уходил в летную школу. Только под мою ответственность могла пустить его наша старая мать в авиацию. И на первом боевом вылете…

Майор Жернаков торопливо рассказывал, и Румянцеву рисовалась картина этого воздушного боя.

Младший Жернаков вел последнюю пару в девятке «Яковлевых». Когда «юнкерсы» легли над штабом фронта на боевой курс, он в лобовую пошел на флагмана. Флагман не стал маневрировать. Сдвинуть рули, изменить свое положение в воздухе означало внести сумбур в действия всех остальных экипажей, и флагман бомбардировщиков не свернул с курса. На огромной скорости врезался в него остроносый «як». Сплетаясь в один огненный клубок, оба самолета рухнули на подмосковную землю.

– Вечная память твоему Остапу, – сдержанно сказал комиссар. – Но что его заставило пойти на верную смерть?

Жернаков усталым движением стянул кожаный шлем. Мокрые от пота пышные волосы склеенными прядями упали ему на лицо. Он их поправил, вздохнул.

– Он был честным и глупым, мой Остап. С тех пор как он узнал о подвиге Гастелло, каждый день только и было у него разговору, что о бессмертии. Дневник стал вести с эпиграфом «Безумству храбрых поем мы песню».

Лицо Румянцева помрачнело. Комиссар встал, под его подошвами сухо заворошилась испеченная солнцем земля.

– Нет, майор Жернаков. Нам такое бессмертие ни к чему, – проговорил он. – Мы против жертвенности. У нас другой девиз: пусть погибает враг, но сам я не должен погибнуть. Ясно?

Румянцев выпрямился.

– Вставай, Жернаков, – требовательно заговорил он, – вставай и вытри слезы. Ты – командир эскадрильи. Сейчас ты должен разобрать с подчиненными свой сегодняшний вылет. Иди к ним с незаплаканными глазами.

Осенний закат этого тяжелого дня медленно догорал. Городские пожары, вызванные бомбежками, были уже ликвидированы, и мягкий белый цвет кварталов снова навевал мирные представления о действительности. Канонада переместилась куда-то на юго-запад и не была такой отчаянной, как утром, а к заходу солнца и совсем смолкла. На взлетной полосе аэродрома мотористы засыпали бомбовые воронки. Истребители были рассредоточены в разных концах летного поля, чтобы при новых налетах противника не попали под его бомбы одновременно…

Тридцать три летчика сидели на сухой пыльной траве возле штабной землянки. Осколки солнечных лучей вспыхивали на целлулоидной оправе планшеток. Перед летчиками стоял Демидов, опираясь на палку с серебряным набалдашником. Он подводил итоги боевой работы полка за этот день – первый день генерального наступления немецко-фашистских войск на Москву. По три раза поднимался каждый летчик полка в воздух. Если бы взять и расчертить небо на квадраты, со сторонами в пять километров, то оказалось бы, что почти в каждом из них кипели воздушные бои. Фашисты посылали свои бомбардировщики целыми косяками; многие из групп даже не были прикрыты истребителями – атаковать такие группы было гораздо легче.

Демидов был доволен исходом воздушных боев.

За день его летчики сбили восемь «юнкерсов» и три «мессершмитта». Полк же потерял двух человек. Один из них, молодой летчик Глебушкин, был сбит в первой же атаке огнем воздушных стрелков-радистов с девятки «юнкерсов», второй – лейтенант Жернаков, погиб над Вязьмой в столкновении с флагманским самолетом противника.

Поглаживая седоватые усы, Демидов, почти не хромая, подошел к летчикам, объявил:

– А теперь слово имеет комиссар полка.

И осторожно опустился на траву около сидевших рядком комэсков Боркуна и Султан-хана. Румянцев вышел вперед, сощурил глаза от багряных солнечных лучей и спокойно заговорил:

– Так вот, дорогие товарищи! Мы сегодня прожили трудный боевой день. «Старички» не дадут мне соврать: этот день был не легче, чем двадцать второе июня. Но я должен прямо сказать, что новое наступление фашистов мы встретили гораздо организованнее, чем первое. Значит, мы стали тверже и сильнее, товарищи. Хочется особенно отметить действия шестерки И-16, ведомой капитаном Султан-ханом. Она сбила сегодня шесть вражеских самолетов. Из них два зажег сам Султан-хан. Вы, кажется, довели до пятнадцати счет сбитых машин? – обратился комиссар к Султан-хану.

Горец обрадованно засмеялся:

– Шайтан меня забери, ровно пятнадцать. Только вы Герингу не говорите об этом, товарищ комиссар.

Усталые летчики ответили дружным смехом. Улыбнулся и Румянцев.

– Командование полка решило представить вас, товарищ Султан-хан, к званию Героя Советского Союза. Летной нашей молодежи советую брать пример с капитана, – продолжал комиссар. – А кто скажет что- нибудь худое про второго нашего комэска? Про капитана Боркуна. Он со своей девяткой троих пиратов послал сегодня к праотцам. Да и новый наш командир эскадрильи майор Жернаков лично сбил «юнкерс»...