Да разве умный человек и может быть не плутом?

Когда ж о честности высокой говорит,

Каким-то демоном внушаем,

Глаза в крови, лицо горит,

Сам плачет, и мы все рыдаем.

Толстой тут же узнал себя, и, желая уточнить свой портрет, зачеркнул четвертую строчку и написал: “В Камчатке черт носил”, а в скобках добавил: “ибо сослан никогда не был”. Не удовлетворившись этим, он спросил Грибоедова:

– Ты что это написал, будто я на руку нечист?

– Так ведь все знают, что ты прередергиваешь в карты.

– И только то? – искренне удивился граф, – так бы и писал, а то подумают, что я табакерки со стола ворую.

Удивление Американца станет понятным, если обратиться к реалиям того времени. Как показал Ю.М.Лотман, “граница, отделяющая крупную профессиональную “честную” игру от игры сомнительной честности, была достаточно размытой. Человека, растратившего казенные суммы или подделавшего завещание, отказавшегося от дуэли или проявившего трусость на поле боя, не приняли бы в порядочном обществе. Однако двери последнего не закрывались перед нечестным игроком”. Именно поэтому, когда комедия Грибоедова увидела свет, после слов:

“И крепко на руку нечист” стояла звездочка, а сноска внизу гласила: “Ф.Т. передергивает, играя в карты, табакерки он не ворует”.

Граф, однако, не любил, когда его уличали в шулерстве. Однажды случилось, что посетивший его А.С.Пушкин, убедившись в нечестной игре Толстого, отказался в конце заплатить ему требуемую сумму.

– Ну, что вы, граф, нельзя же платить такие долги, – сказал поэт, смеясь, – Вы же играете наверняка.

Другого после подобной реплики Федор вызвал бы к барьеру, однако вокруг были люди, считавшие Пушкина восходящей звездой русской поэзии, и ссориться с ними хозяину не хотелось.

– Только дураки играют на счастие, – отшутился Американец, – а я не хочу зависеть от случайностей, поэтому исправляю ошибки фортуны.

Казалось бы, все кончилось мирно, однако в глубине души Толстой затаил злобу на поэта. Потому, когда Пушкина выслали из Петербурга, он стал (под большим секретом) распространять сплетню, что Александра Сергеевича якобы вызвали в канцелярию его величества и там высекли. Это был излюбленный прием Толстого: клеветать на людей и с интересом наблюдать за их поведением, которое неминуемо вело к пистолетам.

Сплетня разнеслась быстро, но Пушкин узнал о ней несколько месяцев спустя, в Екатеринославе. Он был взбешен и желал тут же драться с Толстым на дуэли. Друзья, однако, удержали его, и поэт излил свою желчь в стихах:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен.

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,

И теперь он, слава богу,

Только что картежный вор.

В послании “К Чаадаеву” (1821 г.), опубликованном в журнале “Сын Отечества”, поэт слегка перефразировал прежнюю эпиграмму: