похороны отца, возвращается в то время, когда ему было девять. Две семьи, все с ног до головы в черном, как навозные жуки, столпились на кладбище вокруг грязной ямы, куда опустили гроб. Родственники отца прилетели из Ирландии, принеся с собой дождь, необычный для жаркого чикагского лета. Они стояли под зонтиками, он с тетей Эмельдой, которая одной рукой держала зонт, другой крепко вцепившись в его плечо, а под другим зонтом рядом с ним — Эл с мамой. Эл принес с собой пожарную машину и играл с ней, пока священник говорил о жизни их отца. Это раздражало Джастина. На самом деле в тот день все раздражало Джастина.

Его выводила из себя рука тети Эмельды у него на плече, хотя Джастин знал, что она просто пытается помочь. Рука казалась тяжелой и крепкой, как будто тетя удерживала его, боясь, что он убежит от нее и бросится в глубокую дыру в земле, куда положили его отца.

Утром он, одетый в лучший костюм, поздоровался с ней, как попросила мама своим новым тихим голосом. Чтобы услышать ее, Джастину приходилось приближать ухо к ее губам. Тетя Эмельда притворилась телепаткой, как всегда, когда они встречались после долгой разлуки.

— А я знаю, чего ты хочешь, — игрушечного солдатика, — изрекла она с сильным акцентом графства Корк, из- за которого Джастин понимал ее с трудом и никогда не был уверен, поет она или говорит с ним.

Она порылась в огромной сумке, достала отдающего честь солдатика с пластмассовой улыбкой и перед тем как вручить его Джастину быстро оторвала ценник, а вместе с ним и имя солдата.

Джастин посмотрел на Безымянного Полковника, одной рукой отдающего ему честь, а другой держащего пластмассовое ружье, и немедленно проникся к нему недоверием. Стреляющее холостыми патронами пластмассовое ружье потерялось у входной двери, в тяжелой груде черных пальто из Корка, едва он снял упаковку. Телепатические способности тети Эмельды, как всегда, не сработали, она угадала желание какого-то другого девятилетнего мальчика. В тот день Джастину совсем не хотелось пластмассового солдатика, и он представлял себе, как на другом конце города мальчик ждет этого солдатика на день рождения, а ему вручают отца Джастина, держа его за угольно-черные волосы. Тем не менее онпринял ее заботливый дар с улыбкой, такой же широкой и искренней, как у Безымянного Полковника. Позже, когда он стоял рядом с могилой, тете Эмельде, похоже, удалось прочитать его мысли, и она еще крепче вцепилась в его худенькое плечо, словно хотела удержать Джастина. Потому что тогда он и правда думал о том, чтобы прыгнуть в эту сырую и темную яму.

Он думал, на что похож мир там, внизу. Сумей он вырваться из железной хватки своей тети из Корка и прыгнуть в яму, земля укрыла бы их, как рулонный газон, и они были бы вместе. Он воображал себе их собственный уютный подземный мир, которым ему не пришлось бы делиться с мамой или Элом, и там, в темноте, они бы вместе играли и смеялись.

Наверное, папа просто не любил солнечный свет, от которого глаза у него щурились, а светлая кожа обгорала, покрывалась веснушками и чесалась, и хотел от него укрыться. Палящее солнце всегда раздражало папу, и он прятался в тени, пока они с мамой и Элом играли во дворе. Мама загорала все сильнее, а папа только бледнел и еще больше ругал жару. Может быть, он просто хотел отдохнуть от лета, избавиться от зуда и раздражения.

Когда гроб опустили в яму, мать издала такой вопль, что Эл тоже заплакал. Джастин знал, Эл плакал не потому, что скучал по папе, его просто напугали мамины крики. Она зарыдала, когда всхлипывания бабушки, матери отца, переросли в громкие причитания, а тут захныкал Эл, и вид плачущего ребенка растрогал всех собравшихся. Даже у Шеймуса, брата отца, всегда готового рассмеяться, задрожали губы, а на шее выступила вена, как у тяжелоатлета, и Джастину пришло в голову, что внутри дяди Шеймуса сидит другой человек и пытается вырваться наружу, но дядя Шеймус его не пускает.

Люди никогда не должны плакать. Ведь стоит им только начать… Джастину хотелось крикнуть, чтобы они перестали валять дурака, Эл плачет вовсе не из-за папы, он вообще плохо понимает, что происходит. Весь день он занимался своей пожарной машинкой и лишь изредка вопросительно смотрел на Джастина, так что тому приходилось отводить глаза.

Еще там были мужчины в костюмах, которые несли гроб. Они не приходились отцу родственниками или друзьями и не плакали, как все остальные. Впрочем, они и не улыбались. Они не выглядели ни скучающими, ни заинтересованными.

Казалось, они уже сто раз присутствовали на похоронах отца, и их не очень волновало, что он опять умер, хотя они ничего не имели против того, чтобы вырыть новую яму и снова его похоронить. Джастин смотрел, как мужчины пригоршнями кидали на гроб землю, и она со стуком падала на крышку. Ему было интересно, пробудит ли стук папу от его летнего забытья. И он не плакал, как все остальные, потому что был уверен, что его папа все-таки укрылся от света. Больше ему не придется одному сидеть в тени.

Джастин чувствует на себе пристальный взгляд водителя. Он наклонился к нему так близко, как будто ждет ответа на очень личный вопрос, например, хочет узнать, не было ли когда-нибудь у Джастина такой же сыпи, как у него.

— Нет, — тихо говорит Джастин, прочищая горло и с трудом возвращаясь к реальности. Прошлое затягивает, и вырваться из его власти непросто.

— А вот и машина. — Водитель нажимает на брелок, и загораются фары шикарного «мерседеса».

У Джастина от удивления отвисает челюсть:

— Вы знаете, кто все это устроил?

— Понятия не имею. — Водитель распахивает перед ним дверцу. — Я получаю задания от своего босса. Хотя мне показалось странным писать на табличке «Спасибо». Для вас это что-то значит?

— Да, значит, но… все так запутанно. Вы не могли бы узнать у хозяина имя заказчика? — Джастин устраивается на заднем сиденье и ставит портфель на пол.

— Попробую.

— Было бы здорово. — Вот тут я тебя и поймаю ! Джастин откидывается в удобном кожаном кресле, вытягивает ноги и закрывает глаза, с трудом сдерживая улыбку.

— Кстати, я Томас, — представляется водитель. — Я с вами на весь день, так что скажите, куда бы вы хотели поехать потом.

— На весь день? — Джастин чуть не давится холодной водой из бутылки, вставленной в подлокотник. Он спас жизнь богачу. Ему бы назвать Бэа что-нибудь подороже, чем кексы и газеты. Виллу на юге Франции. Каким же он был идиотом, что не подумал об этом раньше.

— Разве не ваша фирма обо всем позаботилась? — спрашивает Томас.

— Нет. — Джастин качает головой. — Точно нет.

— Может быть, у вас есть фея-крестная, о которой вы не знаете, — бесстрастно замечает Томас.

— Что ж, давайте посмотрим, из какой тыквы сделана эта карета, — смеется Джастин.

— При таком движении у нас вряд ли что получится, — говорит Томас, тормозя, едва они застревают в дублинских пробках, особенно частых в это серое дождливое утро.

Джастин включает подогрев и откидывается на спинку, чувствуя, как согревается сиденье. Сбрасывает ботинки, опускает спинку кресла и расслабляется в комфортном салоне, наблюдая за несчастными пассажирами автобусов, сонно глядящими в запотевшие окна.

— После галереи отвезите меня, пожалуйста, на Д'Олье-стрит. Мне нужно заглянуть в Центр переливания крови.

— Конечно, босс.

Порывами налетает октябрьский ветер, пытаясь сорвать с деревьев последние листья. Они держатся крепко, подобно няням из «Мэри Поппинс», отчаянно цеплявшимся за фонарные столбы на Вишневой улице, чтобы их летучая соперница не сдула их подальше от дома Бэнксов. Листья, как и люди, еще не готовы сдаться. Они крепко держатся за прошлое, и пусть не в их силах остаться зелеными, клянусь, они до последнего сражаются за место, которое так долго служило им домом. Я вижу, как один из них прекращает борьбу и недолго кружится в воздухе, прежде чем упасть на землю. Я подбираю его и медленно верчу за черенок. Я не люблю осень. Не люблю смотреть, как вянут полные жизни листья, проиграв битву с природой, высшей силой, которую им не одолеть.

— А вот и машина, — сообщаю я Кейт.

Мы стоим через дорогу от Национальной галереи, за припаркованными машинами, в тени деревьев,