фарисеев, выгонять из храма торговцев?
Слишком резкий перепад. Значит, надо заранее включить всё это в характер. Движения, движения побольше, каждую минуту вы меняетесь, в вас, так сказать - под коркой, зверский запас огня, энергии. Да люди бы просто за вами по пошли, если бы вы не были таким... ну, как это?., живым, заводным, что ли.
А вы не могли бы выжать ещё из этой, последней фразы? 'Мёртвые воскресают, нищим несут благую весть'[8]. Слышите? Он ведёт к тому что это самое большое чудо, но если вы как-то не подчеркнёте, они не заметят и не передадут Крестителю! Вот они. стоят, смотрят, удивляются чудесам и знамениям, а вы им и преподнесёте... Нет, мягче, может - чуть-чуть улыбнуться. А вы, ученики, подыграйте, вы ведь об этом и не думали. Так... Ученики ушли, перед вами - толпа, глупая, суетная... Таращится на знаменитостей. сама не знает, чего ей надо...- И тут как то всё меняется, вы опять кроткий, смиренный если только люди искрении и честны... Да, конечно, всё страшно сжато... очень трудно, очень.
Теперь- про верблюда и комара. Он шутит. А вы вес постарайтесь реагировать так, как будто не слышали этого тысячи раз, по воскресеньям. Сыграйте им - вот, старательно процеживаем, теперь - глотаем эту волосатую, горбатую махину... Толстый горожанин должен фыркнуть, женщина - захихикать... Нет, законник не смеётся, он шокирован, хотя чего и ждать от обжоры и выпивохи!
Да, да, вас очень огорчит богатый юноша... Навряд ли вы всё заранее знаете, тогда выйдет - притворство какое-то... У вас человеческий разум. Афанасиев Символ веры прямо говорит: 'Полностью Человек, с человеческим разумом и человеческим телом'. Так что играйте просто'.
(Видите? Если мы воспримем Христа как реальную личность, мы тут же угодим в богословие - но на сцене не изобразишь споров о кенозисе или о монофизитстве. Придётся перевести их на язык жизни и действий - как выглядят две Природы, как мы их воспринимаем? Уже нельзя сказать: 'Это - тайна', - и махнуть рукой. Иисус, о котором пишет Евангелие, не был ходячей загадкой. Он был личностью.)
'Конечно, вы всё время - Бог, но не так, как может показаться, когда читаешь сухие богословские книги. Это скорее... ну, представьте человека, который знает, что он - необычайно талантлив. Он исходит из этого в обычных действиях, но не думает об этом, не держит к сознании. Вот когда бросят вызов, когда заденут его верность этой реальности, она вынырнет из глубин, и Христос с совершенной убеждённостью произнесёт: Я ЕСМЬ'[9].
Да, вес это очень приблизительно, но мы хоть капельку ближе к истинной жизни. Лучше ли, когда её вообще нет? Недавно оказалось, что в нашей христианской стране многие дети просто не знают, что было с Христом. Мы ахнули - но и подумали, как же воспримут Его историю эти непаханые души. Понравится она им? Тронет их? У них хотя бы нет предвзятых мнений. Так что ж, мы потрясём их или успешно сделаем такими же скучными начётчиками? Очень трудно опознать удачу, когда она приходит в одежде беды; но если мы заразим малых сих нашей сонной болезнью, лучше бы повесить нам жернов на шею. Нас пугает их неведение? Иногда оно полезно. Плохо ли посмотреть 'Гамлета', ничего о нём не зная?
[Примечание. Когда я это написала, Би Би Си дало мне возможность поставить такой самый опыт. Судя по тому, как приняли пьесу, публика считает, что он нужен.]
Credo или хаос
[Эта статья была прочитана как проповедь, а затем напечатана в виде брошюры небольшим тиражом в 1940 г. -
Происходит то, чего давно не было: мы ведем религиозную войну. Сражаются не приверженцы одной веры, а христиане и язычники. Да, христиане - не очень хорошие христиане, язычники не назвали себя поклонниками Одина, но факт остается фактом: христианство и язычество встали лицом к лицу, как не вставали со времен Карла Великого. Хотя в проповедях и речах мелькают слова 'крестовый поход', мы их толком не поняли. Те, кто говорит, что дело - в политике или в экономике, плещутся на поверхности. Мало того: те, кто говорит, что мы сражаемся за свободу и справедливость, - лишь на полпути к истине. В сущности же, по сути, не на жизнь, а на смерть бьются две концепции бытия, то есть две догмы. Слово 'догма' теперь не любят, потому я его и употребила. Недоверие к догме втянуло нас в эту борьбу. Духовная сила наших противников, надо признать - огромная, в том и состоит, что они пылко, фанатично, явно отстаивают догму, которая не перестает быть догмой, когда ее именуют идеологией. Мы же несколько столетий пытаемся удержать наши нравственные ценности, обусловленные догмами христианства, а от самих этих догм хотим освободиться. Правители Германии видят, что догма и нравственность нерасторжимы. Отказавшись от догмы, они отвергли и нравственность - и, со своей точки зрения, совершенно правы. Приняли они другие догмы, из которых никак не вывести уважения к личности или миру, милости или истине, свободе или вере; и резонно полагают, что все это им - ни к чему.
Нам трудно это понять. Нам все кажется, что 'на самом деле' они знают, как важны такие вещи, и просто нарушают их. Что ж, это случается, мы сами то и дело нарушаем вполне известные нам нормы. Поэтому мы так долго думали, что стоит удовлетворить те или иные требования - и все будет хорошо, словно 'у них' тот же этический стандарт. Медленно, со скрипом догадываемся мы, что они верны другому стандарту. Это куда страшнее - Германия считает добром то, что мы считаем злом. Она прямо отвергла те христианские догмы, на которых худо-бедно стоит наша цивилизация.
Сейчас я не буду обсуждать догмы Германии, да и России, которая, пусть иначе, отвергла то же самое. Как бы тяжко мы ни грешили (а Господь знает, сколько мы делали зла), так далеко мы не зашли. Одно дело - изменять нравственным ценностям, другое - творить зло и честно считать его добром. На богословском языке это - грех против Святого Духа, которому нет прощения по той простой причине, что совершают его, твердо веря в свою правоту. Пока мы знаем, что плохи, надежда для нас есть. Сейчас мы собой недовольны, это - знак хороший, лишь бы не впасть в то отчаяние, когда 'никто не может делать'.
Германию я упомянула лишь потому, что в схватке с нею очень уж явно проявилась ценность догмы. Догматический спор может долго идти где-то в глубине, и мы его не заметим, пока он не выйдет на поверхность. Когда все более или менее согласны, что считать добром, что - злом, кажется, что догма несущественна. Мы настолько к этому привыкли, что нас не пугает вопрос: 'Если Бог мне не Отец, почему я должен верить, что люди мне братья?' Занятная точка зрения, подумаем мы, но это ведь так, игра ума, послеобеденные споры. А вот если кто-нибудь перенесет это в практику, содрогнутся самые основы нашей жизни. Корочка этики, казалось бы - такая прочная, треснет, и мы увидим, что лишь утлый мостик был переброшен через бездну, разделяющую догмы, несовместимые, как огонь и вода.
