Не дойдя метров пять, Председатель остановился, вытащил руки из карманов. Показал Ивану – пустые… Глаза смотрели в глаза… рука Таранова сжимала палку.

По газону бежала собачка. Она остановилась вдруг, оскалилась и зарычала на Таранова.

– Ну здравствуй, Иван Сергеич, – произнес Председатель. Несколько секунд каратель молчал, потом разлепил губы:

– Здравствуй… выследили все-таки?

– Я пришел один. Нужно поговорить, Иван.

– Пойдем, – сказал Таранов и указал на дверь подъезда.

Они сидели напротив друг друга в кухне бабы Вериной хрущобы. Разговор не клеился… разговор был почти невозможен! Кондратьев задал пару формальных вопросов, Иван дал пару формальных ответов… Председатель собрался еще что-то сказать, но каратель опередил:

– Зачем убили Светлану?

Председатель вскинул глаза – темные, глубокие.

– Ты что? – сказал он. – Ты что?

Таранов опустил руку в карман сорочки и вытащил пулю, поставил ее на стол. Очень высокая остроконечная пуля спецпатрона СП-5 стояла на грязноватой клеенке как монумент… как маленький памятник… пакостный, сволочной памятник убийству.

Полковник Кондратьев смотрел молча, долго, не мигая. Таранов сосредоточенно курил, сквозняк нес дым над клеенкой и над пулей, пробившей горло Светланы.

– Я не знал, – сказал Кондратьев.

– Да… ты не знал. Конечно, ты ничего не знал.

– Ты веришь мне, Иван?

– А что это меняет?

– Собственно… собственно, ничего.

– Вот видишь… Зачем ты искал меня, Председатель?

– Я хотел поговорить. Но теперь, пожалуй, не о чем, – сказал Председатель и замолчал. Через несколько секунд он спросил: – Где она похоронена?

Таранов затушил сигарету и посмотрел в глаза Председателю:

– Скорее всего, она до сих пор в морге.

– А что же ты… – вскинулся полковник, но осекся, сообразил, что спорол ерунду, что – попытайся Иван заняться похоронами Светланы – он тут же был бы арестован.

– Извини, – сказал полковник, – извини… хочешь, я займусь похоронами?

Прошло четыре дня… Председатель вернулся из Санкт-Петербурга и положил перед Иваном Свидетельство о смерти с отметкой о захоронении.

– Спасибо, – сказал Таранов.

– Брось, – ответил Кондратьев. – На кладбище тебе, Иван, нельзя сейчас, засада там…

– Я знаю.

Иван открыл дверцу холодильника, вытащил бутылку водки.

– Давай помянем, Председатель. Выпили, помолчали.

– Что собираешься делать, Иван Сергеич? – спросил Кондратьев.

– Ты разговаривал с Лидером?

– Да.

– И что?

– Ты был прав. Он темнит, но я приватно потолковал с людьми. В день убийства Светланы Лидер в Питере отсутствовал… и Ирина тоже.

– Амазонка? – удивился Таранов.

– Она самая, – кивнул Кондратьев.

– Это невозможно, – сказал Иван. Кондратьев пожал плечами, налил водки.

– Что ты собираешься делать дальше, Иван Сергеич?

– А ты не догадываешься, Евгений Дмитрич?

– Догадываюсь.

Бывший контрразведчик и бывший диверсант выпили.

– Может, передумаешь? – спросил Кондратьев. Таранов усмехнулся. Кондратьев повертел в руках стопку, сказал: – Ну что ж, уговаривать не буду. Поступай, как знаешь. Тем более что Лидер уже давно сошел с резьбы.

– В каком смысле? – спросил Иван.

– Ты Федора помнишь?

– Конечно… почему он застрелился?

– Он не застрелился, Иван Сергеич. Его ликвидировал Лидер.

– Почему?

– Долго рассказывать… в двух словах если, то так: Лидер заподозрил его в измене. И принял решение о ликвидации.

– А ты? – прищурился Таранов. – Ты что же?

– Я? Я ничего не знал, но… как ты сказал давеча: а что это меняет? Ты только не подумай, что я пытаюсь оправдаться: того не знал, этого не знал… Я не оправдываюсь. На пару с Игорем Палычем мы эту кашу заварили. С самыми благими намерениями, кстати, но… не нами придумано: благими намерениями вымощена дорога в ад! Я не пытаюсь оправдаться, Иван Сергеич. Я не ищу сочувствия… какое, к черту, у тебя ко мне может быть сочувствие? Я даже не пытаюсь попросить у тебя прощения. Я в равной степени с Лидером несу ответственность за все, что произошло… за гибель Федора, за смерть Светланы…

– Ладно, – грубо оборвал Иван. – Не ной, полковник. Не пристало. Давай-ка выпьем…

Выпили. За окном шевелили листвой тополя, на клеенке кухонного стола стояла пуля… июньский вечер над Москвой был тих. Два очень усталых и немолодых уже мужика сидели в кухне запущенной двухкомнатной хрущобы. Горел закат в полнеба, и старенькие ходики с кукушкой отстукивали тик-так… тик- так…

– Спасибо, что Светлану похоронил, – сказал Таранов.

– Пустое, – ответил Кондратьев. – Чем еще могу тебе помочь?

– Не надо мне от тебя помощи, Председатель.

– Ну… ну тогда я пойду – полковник встал, протянул руку.

– Погоди, – сказал Иван. – Сядь. Кондратьев опустился на табуретку, Таранов спросил:

– Какие у тебя результаты по «Каравану», Председатель?

– Хреновые. Напортачили мы сильно.

– Ишь ты: хреновые, – Иван налил водки в стопки. Выпил, сморщился. – Поконкретней можешь?

– Зачем тебе это, Иван?

– Затем, что я привык дела доводить до конца.

– Я тоже, – отозвался Кондратьев. Таранов встал, налил воды из-под крана в чайник с синей потрескавшейся эмалью и поставил его на газ… водку закрыл пробкой и отодвинул в сторону.

– Рассказывай, Председатель, – сказал он. Свой рассказ полковник Кондратьев закончил час спустя. Давно догорел закат, на Москву опустилась ночь.

– Ну вот, – подвел итог полковник. – Теперь ты знаешь все или почти все. Генерала мы, конечно, из МВД вышвырнем. Кончилась его карьерка… А вот господина советника-координатора ты, Иван Сергеич, фактически спас. Теперь его ужучить нечем. Вот если бы мы пропустили тот груз на Запад… тогда – да. Тогда Гаврюшенко ушел бы не просто в отставку, а на этап. И господин советник вылетел бы из правительства с громким скандалом. Невзирая на его «вес».

– Спас, говоришь? – спросил Иван.

– Не обессудь, Иван, но, фактически, ты их спас. И что теперь делать – я просто не знаю.

Кондратьев сделал глоток остывшего чаю.

– Я знаю, – сказал Таранов.

– Иван Сергеич!

– Мне будет нужна вся информация на этого советника. В первую очередь – маршруты перемещения,