фарфоровом заводе в Вустере. На обратном пути Виктория побывала в Бадминтоне, Глостере и Стоунхендже. 28 октября в Бате принцесса торжественно открыла королевский парк «Виктория», расположившийся недалеко от римских терм, достопримечательности этого курортного города. Каждый день, читая газеты, король, у которого Конрой не стал спрашивать разрешения на эту поездку из опасения получить отказ, заходился от ярости.
Путешественников это нимало не волновало, кроме того, по возвращении в Лондон герцогиню и ее «контролера» ожидала хорошая новость. Демонстранты побили стекла в Апсли-хаусе — резиденции Веллингтона на окраине Гайд-парка. В начале ноября после двадцатилетнего правления партия тори уступила место коалиционному правительству. Лорд Грей, лидер партии вигов, сменил Веллингтона на посту премьер-министра. В клубах и на улицах сторонники и противники реформы избирательной системы столь бурно выясняли отношения, атмосфера была столь взрывоопасной, что, опасаясь беспорядков, Вильгельм IV с несвойственной ему мудростью решил отложить торжества по случаю своей коронации.
Нетерпеливая герцогиня и ее контролер начали осаждать лорда Грея, требуя, чтобы тот поскорее вынес на обсуждение парламента закон о регентстве. Наконец «Regency Act»[13] был парламентом утвержден. Регентша! План Конроя увенчался успехом! Вильгельм IV был вне себя. Герцогиня же залилась слезами и заявила, что для нее это первый счастливый день после смерти герцога.
Но время от времени по Лондону пробегал слух, что королева вновь беременна. Так что напряжение в Кенсингтонском дворце не спадало. То ли по глупости, то ли по природной немецкой прямолинейности герцогиня пыталась втянуть дочь в эту мелочную борьбу за власть. Виктории требовалось все ее хладнокровие, хладнокровие удивительное для двенадцатилетнего ребенка, чтобы выносить вспышки материнского гнева. Принцесса по-прежнему проводила ночи в спальне герцогини, которая ни на минуту не оставляла ее в покое. Девочке разрешалось ходить по лестнице только в сопровождении гувернантки, крепко державшей ее за руку. Она научилась молчать и скрывать свои чувства. Делала гербарии из растений, что присылала ей Феодора из своего замка в Лангенбурге. Разговаривала со своими куклами. Их у нее было сто тридцать две штуки, это были деревянные марионетки по двадцать сантиметров высотой, с помощью Лецен она наряжала их в костюмы, часто походившие на те, что носили герои театральных пьес или опер, на которых она бывала в компании матери.
Единственным человеком в этом мире, на которого Виктория могла опереться, была Лецен, ставшая к тому времени баронессой Лецен, чье здравомыслие очень ценил Вильгельм IV. Беззаветно преданная ганноверской династии, Лецен считала недостойными все маневры Конроя. Когда напряжение в доме возрастало до предела, Виктория ужинала наедине со своей гувернанткой. А у герцогини вошло в привычку писать дочери длинные поучающие письма.
Отрочество Виктории было отравлено этой мелочной партизанской войной, в которой она оказалась заложницей. Она ненавидела, когда Конрой позволял себе говорить дерзости о короле и его многочисленном незаконнорожденном потомстве. Ведь она так нежно любила своего дядю-короля и тетю Аделаиду! Королева дважды приглашала ее ко двору: на церемонию вручения ордена Подвязки, проходившую в Сент-Джеймсском дворце, и на пышные празднества, устроенные в феврале 1831 года Вильгельмом IV в честь своей молодой жены. Как писали во «Фрейзере мэгэзин», «подобного великолепия при дворе не видели со свадьбы принцессы Шарлотты». В платье из английского кружева Виктория старалась не упустить ни единой крупицы этого роскошного действа. Король усадил принцессу слева от себя. Но из боязни огорчить мать Виктория даже не осмелилась улыбнуться ему, и Вильгельм IV посетовал на то, что она сидела с «каменным лицом».
Тем не менее следующим летом он порекомендовал парламенту увеличить содержание герцогине и ее дочери. Им назначили дополнительную ренту размером в 10 тысяч фунтов стерлингов, что позволило им нанять герцогиню Нортумберлендскую, которая стала обучать Викторию королевскому этикету.
Отныне ее день был строго расписан: с девяти тридцати до двенадцати тридцати — уроки, затем — получасовая перемена и обед, а с пятнадцати до восемнадцати часов — опять уроки. Принцесса обладала живым умом и прекрасной памятью, но терпеть не могла сложные рассуждения. Латыни она предпочитала математику или чтение наизусть стихов, чему отводилось два часа в неделю, а также искусство переписки — дело, которому она с увлечением будет предаваться всю свою жизнь. От матери она унаследовала любовь к музыке. У нее был неплохой слух, она превосходно рисовала, бегло говорила по-немецки и могла поддержать беседу по-французски. Балерина Тальони давала ей уроки танцев и поставила ту королевскую осанку, что позже будет вызывать восхищение у всех ее иностранных гостей. Любила она и верховую езду. Прогулки верхом на лошади давали ей прекрасную возможность хоть на время вырваться из удушливой атмосферы «кенсингтонской системы».
Напряженность между двумя кланами не ослабевала. Как раз наоборот. Во время пребывания вместе с семейством Конроя в Норрис-Касл на острове Уайт герцогиня пользовалась королевской яхтой, и портсмутские канониры каждый раз, когда она выходила в море, приветствовали ее артиллерийским салютом. Король потребовал, чтобы эту пальбу немедленно прекратили. Упрямый ирландец уговаривал герцогиню не подчиняться королю. Тогда Вильгельму IV пришлось подписать указ, напоминавший, что двадцать один раз пушки могли бить только в честь правящего монарха.
В качестве ответной меры герцогиня решила, что отныне Виктория как можно реже будет появляться при дворе. Коронация Вильгельма IV должна была состояться в сентябре, и любые предлоги были хороши для того, чтобы отказаться присутствовать на ней. Дескать, возвращение с острова Уайт требует слишком больших затрат. Да и место, отведенное Виктории в торжественной процессии, не соответствует ее рангу. Принцесса должна была идти за своими дядьями, а не непосредственно за королем. За день до церемонии герцогиня заявила, что «хрупкое здоровье» Виктории не позволяет ей участвовать в ней. Консервативная «Таймс» возмущалась: «Тот, кто не выказывает должного уважения короне, не достоин чести заботиться об образовании и воспитании ребенка, которому однажды суждено будет надеть ее».
Но импульсивная герцогиня продолжала упорствовать. Не только ее дочь, но и сама она не присутствовала на коронации, состоявшейся 8 сентября 1831 года. Подобно Наполеону, король самолично возложил корону себе на голову. Пресса раскритиковала эту «полукоронацию», но скромность празднеств отчасти вернула монарху популярность, потерянную им в борьбе против реформы избирательной системы, той реформы, за которую вскоре скрепя сердце проголосуют высокородные лорды.
Лишенная праздников Виктория проливала горькие слезы: «Ничто не могло утешить меня, даже мои куклы». Отныне она жила почти взаперти. У нее не было ни друзей, ни братьев, ни сестер, с которыми она могла бы поиграть и позабавиться. Приехала погостить Феодора со своей маленькой дочкой Аделаидой, которой Виктория стала крестной матерью. Их отъезд явился новым поводом для обильных слез. Вместе с Лецен принцесса мастерила маленькие подарочки и отправляла их своей крестнице. Ее единственным другом был спаниель по кличке Дэш, которого Конрой преподнес в подарок герцогине. Виктория обожала этого «славного малыша Дэша», которого она наряжала в синие панталончики и красную курточку.
Добрый дядюшка Леопольд больше не навещал по средам «этих своих дам». В июле 1831 года он покинул Англию, найдя корону в другой стране. Вначале он лелеял надежду заполучить греческую корону, ибо Греция недавно вырвала независимость у Турции, но с огромным сожалением вынужден был отказаться от этой идеи под давлением Веллингтона, поскольку Англия не желала ссориться с султаном, ее традиционным союзником. Бельгийская корона стала ему подарком от Луи Филиппа. Французский король хотел было посадить на бельгийский трон своего сына герцога де Немура, но английский министр иностранных дел Пальмерстон, едва узнав об этом его намерении, немедленно отреагировал и вынудил французов согласиться на предложенную им кандидатуру Леопольда. В качестве компенсации Леопольд попросил у Луи Филиппа руки его старшей дочери Луизы.
Обосновавшись в Брюсселе, Леопольд не забывал писать своей дорогой Виктории длинные письма, преисполненные добрых чувств: «Благодаря Провидению ты призвана занять исключительное положение: нужно, чтобы ты постаралась с честью выполнить свою миссию. Доброе сердце и благородная натура, на которые можно положиться, — вот те качества, которыми непременно должен обладать человек, чтобы занять это место». Он рекомендовал ей прочитать мемуары Сюлли[14] и засыпал советами, основанными на его собственном опыте: «Подвергать себя самоанализу — что может быть важнее, и один из наилучших способов проделывать это заключается, к примеру, в том, чтобы каждый вечер перебирать в памяти все события дня и мотивы,
