украшенную зажженными свечками. Но она с трудом разглядела ее. И не осталась на семейный ужин. В одиночестве выпила у себя в спальне немного бульона и теплого молока с печеньем «Бенджер». Ночью, лежа в постели без сна, она слушала разыгравшуюся грозу: завывания ветра и стук дождя о стекло.

Вики, все еще прикованная к кровати, прислала матери лупу. Та продиктовала Беатрисе письмо, в котором благодарила старшую дочь: «Я не слишком хорошо себя чувствовала, но тебе нечего беспокоиться, да и пульс у меня нормальный. Я могу почти каждый день ненадолго выходить на свежий воздух. Твои сестры, должно быть, писали тебе и сообщали наши новости, не представляющие, впрочем, ни малейшего интереса. Надеюсь, что в следующий раз я сама смогу написать тебе».

1 января ей стало лучше. Вместе с Артуром она отправилась в приют для военных инвалидов, открытый на острове Уайт. На другой день она вручила орден Подвязки генералу Робертсу, чей рост был едва ли выше ее собственного. Она настояла на том, чтобы традиционный церемониал был соблюден до мельчайших деталей. Оба они вспоминали о близких, которых потеряли в Южной Африке. Робертс нарисовал королеве хвалебный портрет принца Крисла, а затем описал могилу в Коленсо своего сына, «невинно убиенного» бурами. Перед отъездом он представил Виктории шестерых своих индийских гвардейцев, которых она нашла «очень красивыми».

В пятницу, 11 января, ярко светило солнце, и она смогла совершить утреннюю прогулку.

На следующий день Чемберлен прибыл к ней, пробившись сквозь густой туман. «Речь ее была, как всегда, четкой, а разум ясным», — заявил министр по делам колоний, которому рисовали самые плачевные картины состояния королевы. В воскресенье Ленхен читала ей депеши. А перед церковной службой они немного погуляли на свежем воздухе.

14    января, впервые с 1832 года, очередная страничка дневника Виктории осталась незаполненной. Она вновь приняла лорда Робертса. Он был так поражен, увидев ее в столь плачевном состоянии, что, уходя, даже забыл попрощаться с ней.

15    января она в последний раз вышла из дома в сопровождении своей невестки Марии, вдовы Аффи.

16    января Рид счел необходимым оповестить детей королевы об ее все ухудшающемся самочувствии. А она между тем полностью сохраняла рассудок. В шесть часов вечера она поднялась с постели и отправила своему послу в Берлине официальный приказ передать германскому кайзеру, что его бабушка отказывается принять награду, которую он хотел ей вручить. Она не простила внуку того, что он поддерживал буров.

17 января газеты впервые заговорили о ее болезни. Она не покидала постели в течение всего дня и вышла из своей летаргии лишь для того, чтобы поинтересоваться у Ленхен, не встревожена ли общественность тем, что королева перестала появляться на своих ежедневных прогулках. В восемь часов вечера Рид вызвал для консультации своего коллегу из Лондона. Оба врача сошлись во мнении, что у Виктории произошло небольшое кровоизлияние в мозг. Она уже с трудом могла говорить.

В пятницу, 18 января, к ней созвали всех ее детей. Артур находился в Берлине. Рид отправил германскому кайзеру конфиденциальное сообщение: «Появились тревожные симптомы, которые вызывают у нас серьезные опасения». Артур решил немедленно вернуться на родину, но своему племяннику не советовал ехать вместе с ним. На что Вилли ответил: «Место старшего внука королевы рядом с ней». Его личный поезд доставил их в Голландию, где они зафрахтовали голландское почтовое судно, поскольку императорская яхта опаздывала. Кайзер отправил дяде Берти телеграмму, в которой предупреждал его о своем прибытии в Лондон.

Принц Уэльский ужинал у своей близкой приятельницы, блистательной Агнес Кейзер. Он не стал прерывать ужин, чтобы не вызвать беспокойства у окружающих. На следующее утро он примчался в Осборн. Поскольку состояние королевы несколько улучшилось, он отправился обратно в Лондон встретить Артура и Вилли, поскольку последний изъявил желание заехать по пути в Мальборо-хаус, чтобы облачиться в немецкую военную форму.

Духовник и друг Виктории Рендл Дэвидсон, епископ Винчестерский, пересекал в этот момент Те- Солент в противоположном направлении, чтобы занять место у изголовья своей государыни. В полночь ей стало совсем плохо.

Но утром в воскресенье 20 января она заговорила со своим врачом:

«Мне сейчас лучше?»

«Да, Ваше Величество».

«Тогда принесите мне Тьюри».

Ее померанского шпица посадили к ней на кровать. Улыбка скользнула по ее лицу.

Репортеры со всего света начали стекаться на остров Уайт. Они заняли наблюдательные посты у ограды королевской резиденции в Осборне, подстерегая все въезжающие и выезжающие кареты.

В понедельник, 21 января, в полдень прибыли принц Уэльский, его брат Артур и германский кайзер. Каждого из них в отдельности врач подводил к огромной кровати с балдахином. Королева пребывала в полусне. Вечером Рид вновь привел Берти в комнату его матери. Когда тот уже ушел, Виктория поднесла к своим губам руку врача, думая, что это рука ее старшего сына. Ее спросили, хочет ли она видеть принца Уэльского. Она ответила: «Да». Берти вернулся к ее изголовью, заговорил с ней. Она прошептала: «Поцелуй меня».

22 января в половине десятого утра ей стало совсем плохо. Вся семья собралась вокруг ее кровати, Рендл Дэвидсон возносил молитвы, а врач старался привести ее в чувство с помощью кислородной подушки.

По очереди Ленхен, Луиза и Беатриса произносили имена всех членов семьи, находившихся в спальне королевы, выпуская лишь имя Вилли, который стоял в изголовье своей бабушки. Рид наклонился к Берти: «Может быть, следует сказать ей, что ее внук, кайзер Германии, тоже находится здесь?» — «Нет, это может слишком разволновать ее».

Чуть позже, к удивлению врачей, она почувствовала себя лучше. Семья покинула ее спальню, чтобы дать ей возможность отдохнуть. С ней остались лишь ее сиделки. Ближе к полудню Рид спросил у Берти, не может ли он проводить Вилли к его бабушке. «Конечно, и скажите кайзеру, что таково желание принца Уэльского».

«Ваше Величество, ваш внук кайзер здесь. Он приехал, чтобы повидаться с вами, узнав, что вы очень больны». Виктория улыбнулась и кивнула головой. Они оставались наедине в течение пяти минут. После ухода Вилли она прошептала: «Кайзер очень добр».

Последние силы оставляли ее. В четыре часа дня врач подписал официальный бюллетень: «Королева при смерти».

А на улице продолжала бушевать гроза. Члены королевской семьи тихонько вошли в спальню Виктории и обступили плотным кольцом ее кровать. На этот раз Вилли продел свою правую, здоровую, руку под бабушкину подушку, чтобы помочь врачу поддерживать ставшее таким легким тело королевы в полусидячем положении. В течение двух с половиной часов он не шелохнулся, вызвав восхищение своих теток и дядьев. «Она была похожа на величественный корабль, который медленно шел ко дну», — скажет потом ее зять де Лорн.

Короткий январский день уже закончился, и ночь опустилась на остров, вымоченный дождем. Журналисты оседлали свои велосипеды и ринулись к телефонным аппаратам соседнего Кауса. Находившийся в Осборне министр Артур Бэлфор только что подписал официальное коммюнике: «В 18.30 королева почила с миром».

Англия погрузилась в тишину. Родители шикали дома на детей, если те вдруг начинали петь. Люди ходили по улицам, низко опустив головы. В церквях пасторы читали псалмы. На ткацких фабриках станки работали на пределе своей мощности, выпуская километры черного драпа.

Виктория лежала на своей кровати среди цветов, которые всегда доставляли ей радость при жизни. Кайзер приказал сделать ее посмертную маску. Но принцессы запротестовали: их матери это вряд ли понравилось бы. Двум художникам было позволено зарисовать ее успокоившееся навек лицо и белое шелковое платье, будто перечеркнутое голубой лентой ордена Подвязки. Но семья ни на минуту не оставляла без присмотра в королевской спальне никого из немцев из свиты Вилли.

Королева оставила последние распоряжения своему личному врачу. Она не желала, чтобы ее гроб был выставлен в церкви. Не желала, чтобы публика стекалась, чтобы взглянуть на нее в последний раз. Она