войскам, во главе которых вышагивал ее сын. «Я вручила триста тридцать медалей... Некоторые солдаты- индийцы протягивали мне свою саблю, чтобы я коснулась ее, как того требует их обычай. Мне доставило огромное удовольствие посмотреть на них вблизи, поскольку все они выглядели очень сильными, а некоторые и замечательно красивыми. Я стояла на великолепном восточном ковре, принадлежавшем Араби, который захватили в его палатке в Тель-эль-Кебире. Артур спал на нем в ночь победы, а потом подарил мне», — взволнованно писала она Вики.

Она объехала госпитали и приколола медали на грудь раненым: «Очень старалась никого не уколоть». Вихрь дел, церемоний, материнских радостей и имперской славы закружил ее. 14 декабря в Голубой комнате Альберта она удивлялась, что когда-то желала умереть. Рождество она встречала в Виндзорском дворце, в кругу семьи, под елками, украшенными свечками. На вершине ее елки сидела кукла-фея, которую ее внучки разыграли между собой.

Вот уже несколько недель Гладстон задавался вопросом, уж не «помутился ли рассудок» у феи Дизраэли из-за извращенных идей ее великого визиря. Она не пожелала назначить лорда Дерби на пост министра по делам Индии под тем предлогом, что он заявил в Манчестере: «Египет сам должен разобраться в своих делах!» Разъяренный Гладстон воздел руки к небу и отдал Дерби портфель министра колоний. Виктория была возмущена подобным фокусом и не стала этого скрывать. Совершенно вымотанный премьер-министр, которому было уже семьдесят четыре года, уехал на полтора месяца в Канны, где его друг лорд Уолвертон предоставил в его распоряжение свой дом.

Не успел он вернуться, как 17 марта с королевой случилось несчастье — она едва устояла на ногах, оступившись на последней ступеньке парадной лестницы Виндзорского дворца. До кареты она дошла, опираясь на руку Брауна. К вечеру у нее сильно опухло колено. На следующий день, в Вербное воскресенье, ей пришлось отменить концерт Генделя в церкви Святого Георгия.

В следующую субботу Браун с лакеем Виктории Локвудом все еще на руках перенесли ее в ропу-сheir для ежедневной прогулки. Дул ледяной ветер, и шотландец ворчал на королеву за то, что та захотела непременно выйти на улицу. Так она еще настояла на том, чтобы доехать до Клермонта и справиться о здоровье маленькой Алисы, дочери Леопольда. Месяц назад она присутствовала при ее рождении в Виндзорском дворце: «Мне все еще с трудом верится, что мой дорогой Леопольд стал отцом!» Лео опять был болен и встретил мать, лежа в постели: «Он лежал на одном диване, его жена — на другом, и когда появилась я, третье немощное существо, эффект получился комический».

На Пасху погода не улучшилась. Шел снег, когда Гладстон в саду у своих друзей рубил вишневое дерево. Постоянно опасавшийся этих «damned» ирландцев, не перестававших грозить, что убьют королеву, Браун совершал обход парка и сильно простудился. У него опухло лицо, а на одной щеке появились ярко- красные бляшки. Все испугались, что это рецидив рожистого воспаления. «Плохо спала ночью. Со страхом думала, что Браун не сможет больше служить мне...» — писала Виктория.

Алкоголь не только наложил отпечаток на характер Брауна, который ни с кем не мог ужиться, но и подорвал его могучее здоровье. Ему становилось все хуже, а королева, «прикованная к своему креслу», даже не могла навестить его. На следующий день у него случился приступ белой горячки. Доктор Рид день и ночь бегал между ним и королевой. Кроме того, его собственный отец находился при смерти, и королева предложила пригласить ему в помощь доктора Профита из Крейти. Но поскольку Браун, по всему, доживал свои последние часы, Рид счел невозможным для себя оставить в такой момент на кого-то другого свою именитую пациентку. «Королеву снедает тревога за него... Она чувствует себя далеко не лучшим образом», — писал он матери.

Вечером 27 марта Браун умер. Эта новость произвела при дворе эффект торнадо. Именно шотландец приносил обычно королеве дурные вести. Теперь же пришлось вытащить из постели беднягу Лео, и хотя сам он был болен, он взял на себя труд сообщить на следующее утро матери, что ее верный ангел- хранитель скоропостижно, но без мучений скончался. Виктория находилась в этот момент в своей гардеробной. Раздавленная горем, она подняла полные слез глаза на фотографии Брауна и его братьев, вставленные под раму ее зеркала. Все они были такими сильными мужчинами! Как же ее могучий шотландец мог сгореть за три дня? А главное, как жить без него, особенно сейчас, когда она даже шагу ступить не может без посторонней помощи?

Она писала Понсонби: «В жизни королевы произошло столь же ужасное несчастье, что и в 1861 году». Своему внуку Джорджи, будущему королю Георгу V, которому было в ту пору семнадцать лет, она жаловалась: «Я потеряла самого своего дорогого, самого лучшего друга, которого никто и никогда не сможет заменить мне на этом свете. Никогда не забывай о лучшем и самом верном друге твоей бедной бабушки, которая очень огорчена». Одному из братьев Брауна, Хью: «Я часто ему говорила, что никто не любил его так, как я, и что у меня никогда не было лучшего друга, чем он». Жене Хью: «Плачьте вместе со мной, потому что все мы потеряли самое доброе и самое преданное сердце, какое когда-либо билось... Что до меня, то горе мое не знает границ, оно так жестоко, что я не знаю, ни как переживу его, ни даже как осознаю его. Наш дорогой, любимый Джон, мой лучший, мой самый дорогой друг, которому я все могла сказать, который всегда защищал меня и обо всем заботился, еще три или четыре дня назад был вполне здоровым человеком... У вас, у вас есть ваш муж, который поддерживает вас, а у меня отныне нет больше плеча, на которое я могла бы опереться».

Она никому не могла доверить составление некролога для «Таймс» и лично написала двадцать пять строк, которые появились в «Court Circular» и которые ее подданные комментировали с неподражаемой смесью юмора и грусти: «Мы должны проинформировать вас о смерти мистера Джона Брауна, личного мажордома Ее Величества... Это печальное событие стало причиной глубочайшего горя королевы, королевской семьи и всего королевского двора. Для Ее Величества это невосполнимая утрата, смерть ее верного и усердного слуги стала для нее сильнейшим ударом. Мистер Браун поступил на службу к Ее Величеству в 1849 году в Бальморале в качестве гилли и благодаря своему усердию, энергии и уму в 1858 году был назначен личным слугой королевы. С 1864 года он стал ее бессменным слугой. Восемнадцать с половиной лет он был рядом с Ее Величеством, не оставляя ее ни на один день. Он сопровождал королеву во время ее ежедневных прогулок, ее поездок и экскурсий, а также стоял за ее спиной на банкетах и т. д. Он был честным, верным и самоотверженным “телохранителем” и скромным, прямодушным и преданным человеком. Щедро наделенный здравым смыслом, он выполнял свои непростые и деликатные обязанности с такой предупредительностью и стойкостью, что заслужил вечную дружбу королевы».

Некролог на смерть Дизраэли насчитывал всего пять строк.

Как и в 1861 году, Виктория не могла передвигаться самостоятельно. Ее усадили на стул и на нем подняли по лестнице в башню Кларенс. Тяжело опираясь одной рукой на Беатрису, другой на палку, она вошла в спальню Брауна, чтобы присутствовать при выносе его тела. Похороны ему устроили с отменной роскошью, но все члены королевской семьи нашли благовидные предлоги, чтобы не присутствовать на них. По дороге на вокзал гроб провезли по улицам Виндзора, все лавки которого были закрыты в знак траура. Спустя два дня любимый шотландец королевы был похоронен на кладбище в Крейти. «Венки, присланные принцами, императрицами и придворными дамами, скрыли под собой могилу Брауна», — писал Понсонби. Чтобы полюбоваться на них, на кладбище останавливались все проезжавшие через Крейти кареты и повозки. В течение всего лета на его могиле ежедневно бывало до сотни посетителей.

Даже Гладстон побывал там. После смерти Брауна он послал королеве лаконичную записку: «Ваше Величество может, конечно, назначить на его место достойного преемника, но было бы напрасным надеяться, что кто-нибудь сможет восполнить такую потерю». Какое отсутствие такта, какой контраст с Дизраэли, который в своих письмах всегда находил несколько слов для Брауна! Секретарь Дизраэли, лорд Раутон, между тем прибыл в Осборн, чтобы выразить свои соболезнования королеве, которая долго рассказывала ему, какие статуи Брауна она заказала и как собирается увековечить его память. Раутон уехал от нее в полном смятении: «Если королева претворит в жизнь все свои проекты, в стране разразится жуткий скандал!»

Как и в 1861 году, она удалилась на остров Уайт. Ее донесли на стуле до вагона поезда, а затем так же подняли на борт яхты «Альберта». В течение многих недель королева не допускала к своему столу никого из мужчин. Она не появлялась ни на каких официальных мероприятиях. Она, не так давно вернувшаяся к нормальной жизни, вновь погрузилась в траур и молитвы. Комната Брауна должна была оставаться в нетронутом виде, с его огромным килтом, разложенным на кресле. Каждое утро на его подушку клали свежие цветы.