выскакивает желудок и накрывает ее.

Морские звезды тихие, беззубые, едва ползают. А какие хищники! В море большой от них вред: все львы и тигры на Земле не съедят столько мяса, сколько поедают его морские звезды. И устриц едят, и жемчужниц, и рыб, и крабов. А пользы от звезд — никакой.

Наш «Витязь» плавал по всем океанам и всюду, где плавал, открывал неведомых рыб, осьминогов, моллюсков, червей.

Зоологи с «Витязя» добыли на дне моря и еще нечто в высшей степени необычное — фантастических погонофор^[63], которых природа забыла наделить самыми необходимыми для поддержания жизни органами: ртом и кишечником!

Как они питаются?

Невозможным образом — щупальцами. Щупальца и пищу ловят, и переваривают ее, и всасывают.

Еще в 1914 году поймали у берегов Индонезии первую погонофору. Вторую добыли в Охотском море много позднее. Но ученые долго не могли найти этим странным созданиям подходящее место в научной классификации животного царства.

Лишь когда исследователи на «Витязе» собрали обширные коллекции погонофор и привезли их в Ленинград, в зоологический институт, и здесь их изучил Артемий Васильевич Иванов, это темное дело прояснилось.

Иванов доказал, что погонофоры никому не родственники, не принадлежат ни к одному зоологическому типу. Специально и только для них пришлось учредить новый особый тип. Так оригинально они устроены.

Внешне погонофоры похожи, правда, на червей. Но только внешне. Они длинные, и нет у них никаких конечностей, лишь густая борода щупалец спереди — там, где полагается быть голове.

Погонофоры никогда не вылезают из своих домиков — «сахарных» трубок. Вещество, из которого трубки сделаны, напоминает рог или хитин. Биохимики установили, что хитин — это полисахарид, органический продукт, близкий к клетчатке и крахмалу.

Трубки погонофор задними концами погружены в ил, а передние торчат прямо вверх. Из трубки, как чуб из-под папахи, буйно вьются длинные щупальца. Щупалец иногда двести, а иногда и двести пятьдесят. Чем больше, тем лучше — в них вся сила, как у Черномора в бороде. Без щупалец погонофора быстро с голоду умрет.

Щупальца плотно смыкаются, иногда даже срастаются в один венчик, глубокую чашу, в которой «варится» пища. Внутри чаши, на щупальцах, густая поросль крохотных ресничек колышется, точно трава на лугу. Волны бегут сверху вниз и гонят воду в отверстие чаши.

Втекает она сверху, а вытекает внизу — между основаниями сложенных венчиком щупалец. И так разная морская мелочь, парящая в воде, попадая в джунгли ворсинок, покрывающих щупальца, застревает в них. С другого конца, из тела погонофоры, в чашу все время поступает жидкость особого рода — пищеварительные соки, и отфильтрованная добыча здесь же, на сите, переваривается. Кровь, всосав ее, растекается по кровеносным сосудам и разносит из щупалец по всем тканям свой питательный груз.

Кровь у погонофор, как и у нас, красная. Есть у них и сердце и простейший мозг, но нет никаких органов чувств.

Животные, как видите, очень занятные. Если судить по их родословной, то погонофор следует поместить среди высших ветвей эволюционного «древа жизни». Но инстинктами и повадками (да и видом своим!) они очень похожи на живущих в трубках червей. Бесспорно, предки погонофор знали лучшие времена: жизнь у них была сложнее и интересней и телосложение не такое простое. Но потом они изолировались от мира в хитиновых футлярах. Затворническая жизнь бородатых отшельников до добра не довела: они деградировали, в эволюционных перипетиях растеряли все органы чувств, рот, желудок и кишечник. Потеряли и вкус к путешествиям, даже недалеким, — погонофоры ползают ведь только внутри своих трубок-футляров. Трубки и вода, их омывающая, — весь обитаемый мир морских бородачей.

Погонофоры невелики ростом: 4 сантиметра — длина самых маленьких из них, 36 сантиметров — самых больших. Трубки в несколько раз крупнее своих обитателей, так что они живут не в тесноте. Но в темноте! На глубинах от 2 до 10 тысяч метров. Лишь немногие попадаются на мелководье у берегов.

Погонофоры — космополиты. Расселились они по всему морскому свету и, видно, совсем немало их на дне океана. Артемий Васильевич Иванов говорит: местами их так много, что «тралы приносят здесь массу населенных и пустых трубок погонофор, забивающих мешок трала и даже висящих на раме и тросе».

Почему же так долго не попадались они в руки исследователей? И поймать их нетрудно: погонофоры ведь туда-сюда не ползают, сидят всю жизнь на месте. Да потому, что люди только начали по-настоящему проникать в глубины океанов и морей. Там ожидают нас еще очень интересные открытия.

Панголины убедительно это демонстрируют. Живут они в Африке, уцелели еще в Индии и кое-где в Индонезии. Зовут панголинов также ящерами: все тело их одето роговой чешуйчатой броней. Чешуи крупные, как на еловой шишке, ложатся одна на другую.

Но панголины не настоящие ящеры, не пресмыкающиеся, а млекопитающие. Кровь у них теплая, и детенышей они кормят молоком. Это панцирь вводит в заблуждение: подобно древним динозаврам и ныне здравствующим крокодилам, панголины спрятались в своей ороговевшей шкуре, как в блиндаже.

Хоть и в панцире, но ловко панголин на деревья карабкается. И в дупла залезает и под корнями роется: ищет муравьев и термитов. Найдет, сейчас же длинный язык с удовольствием высовывает и кладет в муравейник. Муравьи язык облепят, и панголин их на языке, как на липкой бумаге, увлекает на верную гибель в свою пасть.

Жевать некогда — все муравьи разбегутся! Да и нечем жевать панголину: во рту у него нет зубов. Они у него в… желудке. Он словно проглотил их: в желудке ящера, в самом конце его, многими рядами сидят острые роговые зубы. Сильные мышцы перетирают ими проглоченных муравьев, приготавливают из них пюре. Панголин, пообедав, может быть, уже спит давно, свернувшись в норе, а желудок его работает: жует, кусает, давит насекомых, которыми ящер пообедал.

Беззубый панголин в беде своей не одинок. У птиц тоже, как известно, нет зубов. Нет даже и в желудке: он перетирает птичий корм всей своей внутренней поверхностью, которая словно ороговела^[64]. Но это не рог, а коалин — особое белковое, быстро твердеющее вещество, которым железы желудка обильно выстилают изнутри его, так сказать, жующий сектор.

Силу мышц птичьего желудка исследовали еще старые натуралисты: Сваммердам, Реомюр и Спалланцани.

Накормили индюка грецкими орехами, через четыре часа убили и посмотрели, что с ними стало: все двадцать четыре ореха вместе с кожурой превратились в муку (вернее, в тесто из ореховой муки).

Тогда Реомюр заставил индюка проглотить железную трубку, которая выдерживала давление в 30 пудов и не сминалась. Через сутки желудок индюка так основательно над ней поработал, что «прокатал» ее в пластинку. Спалланцани испытывал давление в индюшином желудке стеклянным шариком: шарик превратился в порошок^[65]. Стальная игла и острое стекло, проглоченные курами, быстро становятся тупыми, не причиняя им вреда.

Птичий желудок работает особенно эффективно, если снабдить его зубными «протезами», подобранными на дороге, попросту говоря — камнями. Все птицы, а зерноядные в особенности, глотают